Искатель. 1970. Выпуск №3
Шрифт:
Во что бы то ни стало нужно повидаться с Виктором. Ведь он, быть может, нуждается в помощи…
— Не знаете ли вы такого Колесникова? — спросил бывший командир разведчиков у администратора гостиницы, получив ключ от номера. — В Медногорске поселился вскоре после войны.
— Колесников? — Администратор вопросительно взглянул на горничную, стоявшую у его конторки. — Наверное, Колесникова? Ну, кто же в городе ее не знает? Главный врач больницы. Невропатолог. Больные приезжают за советом к нашей Колесниковой со всего Урала, —
— Может, это муж ее, Колесников? — предположила горничная.
Одноэтажный домик Колесниковых стоял в обрамлении фруктовых садов на пригорке, — отсюда хорошо просматривалась река внизу. Леса подступили к городу вплотную.
Бывший командир разведчиков постучал в дверь.
Открыл ему Колесников.
На улице, в толпе, Батя, пожалуй, не узнал бы его. Выглядел Колесников в общем-то неплохо, но был сед. Белой была его коротко остриженная голова… Белыми были усы, которые он отпустил после войны, короткая щеточка усов. Белыми были и брови. Больше всего поразили именно белые брови.
Фронтовые друзья обнялись.
— С женой моей не знаком? — услышал гость охрипший от волнения голос Колесникова. — Познакомься! Величают Ниной Ивановной… Нинушка, это же Батя!
Перед бывшим командиром разведчиков стояла худенькая женщина, робко улыбавшаяся ему. Милые, чуть раскосые глаза ее были почему-то встревоженными.
Однако он только скользнул по ней взглядом и опять обернулся к Колесникову.
Живой! Подумать только! Раненый, битый, пытаный, даже убитый. Но все равно живой!..
Гостя пригласили к столу. Уже выпили за хозяйку, за фронтовое братство. Но выражение озабоченности и тревожного ожидания не сходило с лица Нины Ивановны.
— Ты в штатском, Батя. Тоже демобилизовался?
— Нет. Служу.
— И в каких чинах?..
Бывший командир разведчиков назвал свой чин.
— О-о! — уважительно протянул Колесников. — Но так странно видеть тебя в штатском и без бороды! Можно сказать, историческая была борода. Вернее, военно-историческая.
Посмеялись. Стали вспоминать друзей.
— Такую бы надо картину написать, — с воодушевлением объявил бывший командир разведчиков. — Рано утром стоит посреди окопа разведчик, только что вернулся из операции. Полз сколько-то там километров на брюхе. А сейчас, понимаете, стоит и куртку свою выжимает, мокрую от пота… Многие ведь до сих пор не знают, чем она пахнет, война-то! А она пахнет прежде всего потом солдатским! Ну, конечно, и газами пороховыми.
— Для меня еще резедой пахнет, — пробормотал Колесников. — Есть такой цветочек!
— Витя, ну я прошу, не надо об этом!
— Почему? Бате же интересно. Столько лет не видались. Обязан я ему доложить, как воевал с этой резедой, или нет?
Нина Ивановна печально смотрела на мужа.
— Ну, вот, значит, Батя, привезли меня в этот загородный дом, — неторопливо начал Колесников.
…Несколько
«Странно, что Нина Ивановна до сих пор так дрожит над ним, — думал бывший командир разведчиков. — Энергии, трезвости суждений, азарта у Виктора не занимать стать. Но в конце концов и Нину Ивановну можно понять. Она как бы встала в дверях своего дома, раскинув руки, не пуская внутрь плохие вести, вернее, то, что считала плохими вестями. Бдительно охраняет мужа от всего, что грозит нарушить его покой, в том числе и от воспоминаний о саде-полигоне. Резонно опасается, что переписка с фронтовыми товарищами или встреча с ними разбередит эти воспоминания. Поэтому-то и не дошли, наверное, до Виктора его письма и телеграмма. Со стороны это выглядит неприглядно. Однако Нина Ивановна — врач-невропатолог. Уж она-то, наверное, знает, что ему можно и чего нельзя».
Вот почему на четвертый день своего пребывания в Медногорске бывший командир разведчиков позвонил в больницу Нине Ивановне и попросил назначить ему время для встречи.
— Приезжайте хоть сейчас, — ответил чуть замедленный, негромкий голос. — Давно жду вашего звонка…
Бывший командир разведчиков решительно постучал в дверь с надписью «Главный врач» и переступил через порог.
За письменным столом, в сверкающе-белоснежном докторском халате и шапочке, Нина Ивановна выглядела строже и отчужденнее. Но глаза у нее были красными, совсем больными.
— Садитесь, — сказала она. — Я знала, что вы ко мне придете. Все поняли, да? И, наверное, осуждаете меня? Но вы не видели, какой он был в госпитале. Ведь он попал ко мне в отделение, вы знаете? Да, так уж вышло. Случайность войны. Витя пролежал в госпитале без малого два года, все боялись за его жизнь. Наконец ему разрешили выписаться. Мы поженились. Консилиум профессоров рекомендовал увезти его из Москвы в какой-нибудь тихий город. Мы переехали в Медногорск. Я хотела, чтобы он жил подальше от моря и от Дуная. Хотела, чтобы ничто не напоминало ему о пережитом.
— Прямо окружили его тройным поясом обороны, — сказал бывший командир разведчиков, улыбаясь.
— Пусть так. Для себя я сформулировала это иначе: «Лечить забвением!» Я лечила его забвением. И, знаете, что было наиболее трудным для меня в этом лечении? То, что я должна была день за днем, систематически и неуклонно лгать ему — для его же пользы. А он безгранично верил и верит мне.
Бывший командир разведчиков не мог не подивиться про себя самоотверженной, заботливой настойчивости этой женщины с усталым лицом и негромким голосом.