Искатель. 1970. Выпуск №3
Шрифт:
Но я остался стоять, не отходя от него: рядом с ним мне было легче. И он рассказал мне свою жизнь. Я знаю ее теперь, как свою собственную.
До 1908 года она была ничем не удивительна. Он родился у вас в России, на реке Волге, в городе, который зовут Саратов. Родители его были люди обеспеченные, и он учился в Петербурге (теперь этот город носит великое имя — Ленинград) в горном училище над Невой. Ни о чем особенном он не мечтал: он просто хотел стать минералогом; ему, говорил он, нравились драгоценные камни…
В 1908 году он решил попутешествовать. Какой-то профессор посоветовал ему, между прочим, посетить Крайну
Через год он поселился в Италии, где-то около Тремоли. Он перевел в итальянские банки большую часть средств, доставшихся ему после смерти родителей, и в течение тридцати лет не думал, не слышал, не хотел знать ни о чем другом, как о своих подземных реках.
Странный он все же был человек (я не знаю, жив ли он, кэптен! С ума можно сойти, если он погиб!). Он не только изучал эти реки, как изучают их другие, он задался безумной целью — плавать по ним. Он забыл обо всем другом. Его родина ждала его, он это знал, но не хотел возвращаться к ней с пустыми руками.
В 1926 году была построена в Италии, в Турине, по его чертежам и в великой тайне крошечная подводная лодка, рассчитанная на двух человек. А год спустя, в 1927-м, он женился. Ей было девятнадцать лет. Она была шведкой или латышкой, случайно приехавшей, с родителями на модный курорт в эти места. Не знаю, как и что соединило их; только она отдала свою жизнь и свою душу ему и его рекам.
Год спустя его лодочка (он назвал ее «Протей»; есть, оказывается, такое животное, обитающее в подземных водах) впервые вышла в плавание. Это было двенадцатого августа. А еще через шесть дней она нырнула в огромное отверстие Млетского устья, и тьма подземного мира надолго сомкнулась над ней.
Десять долгих лет шаг за шагом этот человек, не делясь ни с кем ни словом, не публикуя ни единой строчки о том, что он видел, обследовал свою заветную реку, «Новую Волгу», свои владения.
Сначала это были короткие, робкие вылазки, опасливые нырки в глубины земли. Потом они становились все смелее и шире.
Шесть месяцев в году он плавал, шесть — обрабатывал добытый материал дома. Все один, всегда и во всем один, с единственной верной помощницей…
В 1938 году пришел наконец тот успех, о котором он мечтал. Войдя в июне в то же Млетское устье, он в июле всплыл рано поутру посреди Дуная. Всплыл на один-единственный миг, только чтобы испустить в рассвет крик торжества и тотчас снова уйти под землю.
— Я не хотел, Баллард, — говорил он мне, — я не имел права выдавать себя на половине пути. Я мечтал о том, чтобы подарить человечеству и моей родине новый мир изученным и описанным до конца, до предела. Да, я был гордецом, и судьба жестоко покарала меня за эту гордыню. Ну что же? Так было нужно, Баллард!
Кара и верно была не легкой, кэптен! Жена Старика в те дни торжества была беременна. Рождение ребенка ожидалось через два или два с небольшим месяца, по возвращении домой. Но еще на пути туда она почувствовала себя нехорошо: сказалось утомление или случилось что-нибудь другое — русский не коснулся причин.
В момент появления лодки среди Дуная молодой женщине сделалось совсем плохо. Нужна была, по-видимому, помощь врача и притом немедленная. Но эти двое безумцев, двое
Вечно пустой, вечно прохладный серебристый полумесяц берега, вечное дуновение легкого ветра, дующего всегда в одну сторону, с востока на запад… Ничего более торжественного, страшного и скорбного не мог бы вообразить себе никакой романист, ни один художник! И посреди этого — высокий пожилой человек, без слез опускающий в неглубокую яму два безжизненных тела — молодой женщины и недоношенного ребенка! Ах, дорогой кэптен! Я простой солдат моей родины, грубый томми-йоркширец. Вайолт — девушка, прошедшая суровую жизненную школу. Хризич и его молодцы — нужно ли говорить о них? Что они видели и пережили за последние годы! Но я не стыжусь: там, в этой бездне, гнетомые стремлением скорее вырваться из нее, гонимые борьбою за жизнь, мы не удерживали своих чувств. Да, я плакал, кэптен, а Вук Хризич приказал своим сербам дать три залпа в воздух, пока темный крест еще виднелся за нами в бледном луче кормового прожектора. Он никому не смотрел в глаза, старый вояка. Русский же — он и тут был как каменный.
— Я не хотел, Баллард, — сквозь зубы сказал он мне полчаса спустя, — я не хотел раскрывать людям своей тайны, прежде чем сам не овладею ею. Я хотел принести ее моей родине — России. Может быть, вы скажете, что я был плохим русским: я много лет жил на чужбине, обуреваемый своею страстью. Но я делал это для России. Ну что ж? Если позволит судьба, теперь моя страна получит этот дар — мое открытие…
Похоронив жену, он вернулся домой одинокий, но не сломленный. Год он обрабатывал свои материалы. А потом… А потом все пошло вверх дном: война неистовствовала. Крик Муссолини по радио. Адриатика в огне. Гитлеровцы на Балканах!..
В сорок первом году инженер Саосерски понял, что не разглашение, которого он боялся, а другая, худшая опасность грозит его тайне: что, если ее захватят фашисты?
Он думал недолго. Двадцать восьмого июня вилла Плутония, его обитель, сгорела. Местные газеты писали: «Море огня уничтожило коллекции и документы русского геолога…»
Да, но его рукописи не сгорели, Он спрятал их — я не знаю где! Пожар виллы был лишь необходимой жертвой.
Но враги, очевидно, о чем-то знали или догадывались. Неделю спустя в его номер в гостинице постучали. Вошедшие не были итальянцами; они говорили по-немецки… Они предъявили ордер на арест, составленный на двух языках. Русский инженер исчез из Италии… И только через три года маленькая «Зета» среди далматинских островов наткнулась на рыбачью лодку, в которой истощенный Старик греб на запад… Остальное вы знаете…