Искатель. 1974. Выпуск №6
Шрифт:
«…Москва нам должна за три месяца…» — упрямо выплывала фраза из прочитанного письма. Если финансирование шло из Москвы, значит, там центр руководства подпольной кадетской организации, там костяк и основные ресурсы, материальные и людские.
В кадетском заговоре Штейнингер был, несомненно, одной из руководящих фигур. Протоколы допросов князя Оболенского и барона Штромберга показывали, что остальные члены руководства «Национального центра» не отличались ни умом, ни смелостью. Штромберг при первом же допросе вывалил чекистам не только то, что знал о работе подпольного
Штейнингер трезво оценивал личные качества «соратников» и не сообщал князьям и баронам ничего такого, что могло бы раскрыть связи с кадетами Москвы.
Ниточка к подпольной «Добровольческой, армии» все-таки обнаружилась.
В конце июля в селе Вахрушево Слободского уезда Вятской губернии милиционер Прохоров обратил внимание на молодого городского облика мужчину с увесистым баулом, одетого в нарочито рваную поддевку со сборками на спине. Растоптанные сапоги на нем были тоже не вятской работы, с ремешками и вырезами на голенищах. Такие сапоги шили на Урале, а там стоял Колчак.
Документы у прохожего на имя Николая Карасенкова оказались в полном порядке. Но когда милиционер пригласил его пройти в сельсовет, Карасенков проворно сунул руку за пазуху. Прохоров, приготовившийся к неожиданностям, опустил на голову Карасенкова пудовый кулачище и тем привел его в полную покорность. Это оказалось нелишним, потому что из-под поддевки у странного прохожего были извлечены два револьвера и солидный запас патронов. Отыскался также финский нож и несколько пачек папирос, которые во всем Слободском уезде нельзя было найти ни за какие коврижки.
Но главное оказалось в домотканом бауле. Когда в сельсовете содержимое его высыпали на стол, вместе с караваем хлеба, куском сала и полотенцем вывалились пачки керенок в крупных купюрах.
При допросе в уездной милиции Карасенков показал, что миллион рублей он везет в Москву по поручению киевского купца Гершмана, что за провоз ему обещано десять тысяч рублей. Для чего купцу потребовалось везти такие деньги через Вахрушево в Киев, он не имеет ни малейшего представления.
Задержанного доставили в Вятскую Чека. Там он признался, что в действительности является Николаем Павловичем Крашенинниковым, сыном помещика Орловской губернии, и служит в разведывательном отделении колчаковского главного штаба. В начале июля начальник приказал ему тайно перейти фронт и доставить в Москву миллион рублей.
— Меня будет встречать каждый четный день на Николаевском вокзале человек в косоворотке и с зонтиком под мышкой. Он должен назвать сумму денег и номер части, в которой я служу.
Чекисты сделали вид, что поверили Крашенниникову, хотя его слова о встрече на вокзале явно отдавали сочинительством. Вряд ли по наивному паролю могли устраивать передачу привезенного с такими трудами миллиона рублей. Да и вокзал, находящийся под особым контролем чекистов, мало подходил для
На последующих допросах Крашенинников стал устраивать истерики и требовать, чтобы его немедленно расстреляли.
У вятских чекистов и в этом случае достало ума и выдержки. Они решили дать возможность Крашенинникову прийти в себя. Из отдельной камеры перевели в общую, где сидели спекулянты, валютчики, дезертиры и прочая рядовая нечисть.
На допросы Крашенинникова больше не вызывали. Сказали, что следствие по его делу закончено, что материал, как положено, передадут в трибунал и он будет рассмотрен обычным порядком.
Выдержка следователей оправдалась. Когда Крашенинникова перевезли в Москву, он попытался передать из тюрьмы несколько записок.
В одной из них он просил подготовить для него документы на случай возможного побега и сообщить, арестован ли некий «ННЩ».
Когда Крашенинникову были предъявлены записки, которые он пытался пересылать из тюрьмы, колчаковский эмиссар не стал дальше запираться. Сказал, что в Москву от Колчака предполагается направить 25 миллионов рублей, что «ННЩ» — это Николай Николаевич Щепкин, возглавляющий московский подпольный «центр».
Потом в деле появилось два заявления.
На личный прием к Дзержинскому пришел врач одной из военных школ и сообщил, что состоит в подпольной вооруженной организации, готовящей восстание в Москве.
Молоденькая учительница сообщила чекистам о подозрительных сборищах у директора семьдесят шестой показательной школы Алферова.
Вячеслав Рудольфович снял пенсне и потер уставшие глаза. Протоколы были написаны неразборчивыми почерками, плохим карандашом. Чтобы прочесть их, приходилось основательно напрягаться, разбирать каракули, неровные, загибающиеся к краям страниц строки.
Прав Феликс Эдмундович, что подбор кадров в ВЧК должен быть предметом особой заботы. Храбрости, беззаветной преданности у нынешних чекистов хоть отбавляй. А вот умения вести следственную работу, вдумчиво анализировать материалы, угадывать иногда по третьестепенным деталям и штрихам важность дела — этого явно недостает. Мало опыта, мало грамотности, не хватает и умения оформлять документы. Протоколы допросов пишут как кто на душу положит.
«…у арестованного найдено много разных бумаг…» Какие бумаги? Что в них написано?
В комнату вошли двое. Одного из вошедших Менжинский уже знал — начальник оперативного отдела ВЧК Артузов.
У Вячеслава Рудольфовича всегда было чутье на людей. Встретившись с Артузовым в кабинете Дзержинского, он сразу ощутил симпатию к тридцатилетнему, собранному в словах и жестах человеку с пышными волосами, круто вздыбленными над широким лицом. У Артура Христиановича была аккуратная, коротко подстриженная бородка и привычка время от времени пощипывать ее. Привычки Артузов стеснялся, но отделаться от нее не мог. Еще Вячеславу Рудольфовичу почему-то подумалось, что Артузов любит детей. Эта интуитивная догадка сделала знакомство еще более расположенным.