Искатель. 1980. Выпуск №1
Шрифт:
— Подождем, куда спешить.
— С такими горами шутки плохи.
— Успеем.
— Мы вряд ли дождемся извержения. — Энно пристально смотрел на меня. — Они бывают здесь не чаще чем раз в несколько лет.
Вот он как заговорил! «А тогда, — подумал я, — когда Валентина… все они тоже были рассудительны и так же вот осторожны?»
— Энно… — сказал я и почувствовал, что не смогу продолжать: наверное, сказывалась высота и усталость. Сладковатый дым поднимался со дна кратера. Глубокая мрачная пропасть казалась миражем.
Он молчал.
Прошла минута-другая. На мое плечо легла его рука. Мы начали спускаться, обходя дымящиеся трещины, каменные глыбы, спотыкаясь в тумане, который встретил нас ниже.
К
Наконец мы добрались до каноэ. Я невольно вспомнил легенду, записанную на песчинке, которую когда-то нашла Валентина. Тот остров был совсем другим — светлым и просторным.
Стоило мне увидеть красавицу «Гондвану» на рейде — и я опять вспомнил прогулки на «Дельфине». И Валентину.
Она не утратила для меня ореола неизведанности и волшебства. Меня не покидало ощущение калейдоскопичности событий и встреч. Но у нее был необъяснимый дар: она оставалась сама собой. И в моей памяти тоже. Я думал о ней, а она казалась все тем же, чем была когда-то, Валентиной. С наивно-пленительными губами, неотбеленным льном волос, серыми глазами, которые могли так широко раскрываться, что за ними угадывался неповторимый, девственный, просторный мир. А если она смеялась, то глаза темнели, странно сужались и светились голубоватым огнем. Я замечал его, даже когда она опускала ресницы.
Представлялось мне, что волосы ее спутаны, как осенняя листва на сильном ветру, такие же прохладные и влажные и похожие на нее цветом. В ней было так много от упругости земли, от весенних холмов и первых проталин с подснежниками, что я подумал: не подыскать другого, лучшего сравнения. Олицетворение одной из стихий: сила и слабость в светлых глазах-озерах… и руки как березы.
Подол цвета травы с морщинами и складками — это как будто зеленели лощины; тугие волны ветра с налету измяли легкие живые покровы. Пролетел шквал — приклонил две сосны с бронзово-желтой шершавой корой. Ветви касались песка; иглы так внятно шуршали, что в ушах стоял немолчный шум. Или это волны шумели, набегая на берег?
Следы на песке. Брошены белые туфли с бантами — они запутались в волосах Валентины… Коричневые соцветия бровей с оттенками спелого тмина, ржи, сухого хмеля; две влажные полоски ресниц и тонкая, как стрела, морщина на лбу с каплей морской воды, с рассыпанными, как мука, кристалликами соли у переносицы… Землистые серые губы с облетевшей кожей — еще одно жаркое напоминание о наготе весенней земли.
Аира
В долгом сне к ней приходили радостные минуты: она снова была Аирой. Губы ее готовы были приоткрыться, чтобы произнести заветные слова: мраку уйти, электрическим призракам — сгинуть, сердцу — оттаять. Она читала стихи и пела. То были мимолетные проявления жизни, странная мечта, на миллионную долю градуса она повышала температуру тела — ведь мечта уходит от нас последней.
Но ни слова не было сказано и ни одной песни не спето. И земной корабль, повинуясь изначальной воле, скользил в пустоте.
У пылающего зеленым пламенем солнца он попал в огненный вихрь, и великан-протуберанец едва не втянул его в пучину раскаленного океана. Звезда готова была слизнуть его с собственного небосвода своим жарким языком. Но, расправив крылья-паруса, точно исполинский космический жук, корабль оттолкнулся от сверкающего шара. И снова просторы. И звездная пыль.
Странная метаморфоза —
И вот — последняя планета зеленой звезды. Начало полета к Земле. Долгая, очень долгая ночь.
Потом пришел конец путешествию. Она открыла глаза, дивясь случаю: почему именно ей на долю выпало это?
Было сумрачно. Тихо. Вмиг поняла она смысл происшедшего — ведь к этому она готовилась когда-то. Готовилась без всякой надежды. Но этот, один-единственный путь в будущее — через легенду, через сказочное превращение — стал былью.
Она пришла в мир вольного ветра и чистых просторных рек.
Прежде всего надо было понять, так ли уж она отличалась от тех, кто был здесь, на этой планете… Нет, никому, ни ей, ни им, не надо было бессмертия, бессмысленного счастья даром, ненужного, недостижимого дара прорицания. Она всматривалась в то, что ее окружало, что входило в ее жизнь. Но чем дальше, тем полней становились ее ощущения — и вот открылось само ее сердце. В первый раз случилось такое: летним вечером на всхолмленном поле ржи ее вдруг застало одиночество и вернулась память. Зазвучали забытые голоса, она увидела лица… услышала жгучий ветер, узнала прошлое. Стало страшно, и кровь застыла в жилах, и она остановилась, не в силах сделать больше ни шага. Лица… Голоса… как настоящие.
Она пришла в себя около полуночи. Поле серебрилось под луной. Перед ней лежали пологие холмы. На горизонте светились огни. Высокое темное небо было усеяно звездами. Пахло сеном, цветами. Она едва добралась до эля. С этих пор она узнала, что такое страх.
Бежали дни. Она старалась привыкнуть к реальности, изучить ее.
Одна за другой открывались перед ней дали. С высокого озерного берега она увидела раз сверкающие гребни волн на закате, акварельно-зеленые острова, тревожное движение желтых облаков, косые лучи садившегося солнца. Дул чистый, сильный, ровный ветер. Она стояла, держась за черную ольху, смотрела, как уходило солнце в воду, и не могла надышаться вволю. Каждый день она просыпалась так, как будто заново рождалась, как будто у нее вырастали крылья. Одно крыло — любовь. Другое — свобода. Подолгу бродила она у лесных ручьев, где росли калужницы, стрелолист и незнакомые белые цветы, и думала о будущем. Теперь все это должно стать ее домом. Воспоминания невыносимы. Об ушедшем могут поведать стоны, боль, слезы. Слова не в силах передать отчаяние. И потому — забыть, забыть… стать как все. Она рассказала людям, что могла, что помнила. У них ее письмо или память о нем. Помощь ее теперь никому не нужна. Но жить с мыслью о прошлом нельзя, это выше ее сил.
И если травы не скошены, если ногам не колко, еще и еще раз пробежать по лугу босиком, потом прилечь на поваленной сосне над оврагом, и смотреть на солнце, и гладить руками теплую тонкую кору… И разыскивать родники, грибы, узнавать травы, собирать ягоды в ладонь. А к вечеру склоняться над омутом в заповедной роще, чтобы увидеть себя в водяном зеркале. Руки смуглы от солнца, губы от ягод красны. Ты ли это, Аира? Чьи это волосы тяжелы, как волны, — клонят стройную шею к воде?
Не твои ли пальцы до боли сжали виски?.. Там все еще твое лицо, и в глазах твоя боль, и на левой руке твой браслет. Пусть подует ветер, закроет зеркало!