Искатель. 1986. Выпуск №2
Шрифт:
— Отец мой! Спасите Конде! Я люблю его!
— Но, дитя мое, — протянул руки Гастон, чтобы поднять дочь, — я оговорил милость короля к нашей семье… — продолжал он, не признаваясь, однако, какой ценой он эту милость получил.
Принцесса Монпансье была умна и знала отца, прекрасно поняв все, что не успел или не хотел он сказать.
— Только впустить, а потом тайно выпустить из Парижа Конде! Только это! Я умоляю! Потом я сама готова отдать себя в руки Тюрена!
— Если б Тюрена! — вздохнул Гастон Орлеанский. — Ты забываешь, дочь моя, кто стоит за его гугенотской спиной.
— Король-католик?
— Конечно, король не устоял бы против доводов дамы, но… Мазарини!
— Этот изверг в сутане?
— Увы, не столько король, сколько он войдет в Париж с карающим мечом. Я не могу защитить Конде.
— Я все беру на себя, мой мудрый отец, которому по несомненному праву принадлежит французская корона, поскольку королева Анна со своим немощным супругом слишком долго были бесплодными и «наследник» вполне мог быть сыном не короля, а кардинала! И я знаю, что вы, истинный престолонаследник, лишь из любви к французам не ввергли их в войну за престол!
Принцесса Монпансье отлично знала, как воздействовать на своего тщеславного отца.
— Хорошо, — после мгновенного раздумья произнес Гастон Орлеанский. — Впервые я сожалею, что не правлю Францией как ее законный король. Только из-за угаданного тобой моего желания прекратить междоусобицу я приказываю сдать Париж, ворота которого на миг откроются, чтобы впустить Конде, а потом распахнутся перед королем Людовиком XIV, моим племянником (надеюсь!). И больше я ни о чем знать не хочу!
Гастон Орлеанский действительно больше ничего не хотел знать ни о своих былых соратниках, схваченных людьми Мазарини и брошенных в Бастилию, на стенах которой не остыла еще пушка принцессы Монпансье, ин о верно служившем ему, но проигравшем последнее сражение принце Конде.
Но дочь его знала о своем возлюбленном все!
Она встретила его у парижских ворот, когда он спешился с боевого коня и сел в ее карету.
В этой карете со спущенными шторами на окнах бесстрашный рыцарь, обожаемый солдатами за удаль и товарищество в бою, не слишком стесняясь присутствия дамы, снял с себя перепачканный кровью, запыленный костюм и тяжелые ботфорты со шпорами, облачась в приготовленное ему нарядное платье… испанки и дамские туфельки, шитые бисером. Его юное миловидное лицо после поспешного удаления эспаньолки вполне могло сойти за женское, но для надежности принцесса позаботилась о мантилье.
И, промчавшись через весь Париж, принцесса Монпансье вывезла свою «спутницу» а предместье Мовьер.
На первом же постоялом дворе, не доезжая Мовьера, с названием «Подкова счастья», прелестную «испанку» ждала приготовленная для нее лошадь с дамским седлом. Довольно неумело усевшись в него, новая амазонка помчалась к границам Фландрии, где предполагала предложить себя в качестве военачальника испанцам.
Тем временем в другие ворота Парижа торжественно вступил юный король Людовик XIV, прошедший школу власти у кардинала Мазарини и намеренный усердным трудом монарха утвердить свое безраздельное могущество, обеспеченное ему стараниями двух кардиналов, Ришелье и Мазарини, что позволит впоследствии «королю-солнцу» сказать ставшую знаменитой фразу: «Государство — это я!»
Невольным свидетелем скачущей в одиночестве загадочной
Амазонка на всем скаку обернулась на странную фигуру.
Будь это ночью и вблизи кладбища, путника можно было принять за призрак, за мертвеца, за скелет, поднявшийся из могилы.
Тоненькие ноги едва несли хилое до нелепости тело с опущенными плечами и поникшей головой. Когда он из уважения к даме снял шляпу, обнажился почти лишенный волос череп.
Конечно же, принц Конде не мог узнать в этом жалком прохожем задорного поэта, лишь мельком увиденного им в салоне некой вскоре исчезнувшей баронессы де Тасспли.
Это был несчастный Сирано де Бержерак, не столько набравшийся здоровья в больнице доктора Пигу, сколько растерявший его там.
Трудно было узнать в этом бредущем «скелете» непобедимого дуэлянта, беспримерного храбреца, сражавшегося против ста противников, бесстрашного посланца Франции, вырвавшего из рук испанцев философа Кампанеллу; гасконца, отличившегося в боях под Аррасом, когда его земляки шли в бой с песней Сирано и когда он получил тяжелое ранение в лицо.
Но препараты медицины в больнице доктора Пигу нанесли ему увечье, которое не шло ни в какое сравнение ни г. испанской пулей, сразившей де Бержерака в Риме, ни с кривым индейским ножом мачете, который метнул в него своим последним в жизни движением преступный капитан Диего Лопес, срезав ему часть носа.
Горестный вид Сирано де Бержерака послужил ему пропуском на заставе Никому в. голову не пришло задержать этого слабого, больного человека как опасною врага, отнюдь не заподозрив в нем язвительного памфлетиста, с которым так жаждал расплатиться кардинал Мазарини. Впрочем, пожалуй, уже расплатившийся с ним.
Надо ли говорить о переполнивших материнское сердце чувствах, когда Мадлен-де-Сирано-де-Мовьер-де-Бержерак увидела своего сына Савиньона.
Она плакала на его груди, но это были слезы одновременно и жалости и радости. Она не могла без слез смотреть на изменившегося сына, которого с младенческих лет преследовала его внешность, она плакала и от счастья, ибо была почти уверена, что исчезнувший так надолго Савиньон, несомненно, погиб, снова ввязавшись в какой-нибудь поединок.
— Ах, боже мой, — говорила она, любовно глядя на усталого Савиньона, — ты и не знаешь, какие у нас тут в Париже творятся дела. Гастон Орлеанский заточен в провинции вместе с дочерью принцессой Монпансье, кардинал Риц, ты подумай только, — кардинал! — брошен Мазарини, другим кардиналом, в тюрьму! В Бастилии оказался и герцог Бюфон. А как его любили в народе.
— Знаю, — отозвался Савиньон. — Слышал его на баррикаде.
— Я очень боюсь за тебя. Не был ли ты связан с ними?
— Только как автор памфлетов «Мазаринады».
— Ах, это ужасно! Теперь, когда ты дома, нужно вести себя «не колебля пламени свечи».
— Может быть, совсем не дыша? — не без иронии спросил Сирано.
— Затаиться, затаиться, сынок! Мы спрячем тебя на чердаке, никто не узнает, что ты вернулся. Именно здесь тебя искать не станут.
— Пожалуй, — согласился Сирано.