Искатель. 1987. Выпуск №4
Шрифт:
— Ты, Алимжан? — спросил Кудре следующего.
— Сапоги.
Кудре толкнул Хамита в грудь, тот упал на траву, а Алимжан сноровисто сдернул с него сапоги.
— Григорий Парфенович, твоя очередь!
— А мне ничего не надо. Мне бы каждый день его такого видеть — никакой другой радости не нужно.
— Ахмет?
Ахмет виновато отвел глаза.
— Да, часы, — атаман залез в карман Хамиту, достал часы, подкинул их в руке, протянул Ахмету.
— Узнаю еще раз, что хвастаешься ими, застрелю на месте. А сегодня прощаю в последний раз. Держи.
Хамит
— Вы — бандиты, — сказал он. — Вы — бандиты, и народ покарает вас.
— Народ?! — безмерно обрадовался Кудре и с веселым изумлением оглядел свой отряд. — Он говорит: народ! Ну что ж, пойдем к народу!
На шею Хамиту накинули петлю.
— Идем к народу! — хохоча, провозгласил Кудре, и отряд тронулся. Без сапог, портупеи и фуражки Хамит шел меж двух всадников, влекомый безжалостной веревкой.
Кудре обернулся.
— Ты хочешь к народу. Тогда поторапливайся, — и пришпорил коня. Лошади бежали неровно и дергали веревку, а веревка тянула Хамита вперед, кидала назад, и поэтому бег Хамита напоминал странный и нелепый танец пьяного. Скакавший впереди Кудре иногда поглядывал назад и весело смеялся.
Показалось селение, и всадники прибавили. Хамит еле успевал перебирать ногами, он часто падал, но веревка снова заставляла подниматься, и он бежал, бежал, изнемогая.
Видимо, отряд увидели издалека, и, когда бандиты въехали в селение, им не встретилось ни единого человека.
— Стой! — приказал Кудре, и отряд остановился.
Хамиту хотелось упасть, но он заставлял себя стоять. Кудре спешился и подошел к нему.
— Народа нет, Хамит! Но если тебе так хочется видеть, то он будет. Его сгонят, — и приказал своим: — Всех сюда!
Они стояли плотной толпой и испуганно смотрели на бандитов и на истерзанного Хамита. Кудре вскочил в седло и, горяча коня, говорил:
— Люди! Перед вами верный пес большевиков, защитник Советской власти, — Кудре нагайкой указал на Хамита. — Он считает, что вы любите Советскую власть и поэтому покараете нас. Я вижу, что карать меня вам не хочется. Но просто из любви к Советской власти кто-нибудь хочет помочь этому человеку?
Толпа молчала.
— Ладно. Не из любви к Советской власти. Просто из сострадания к человеку. Любой может освободить его от веревки, развязать руки. Обещаю, что не трону сердобольного. Ну кто?
Никто не тронулся с места. Кудре захохотал, заваливаясь в седле.
— Может быть, это не тот народ, а, Хамит? — спросил Кудре и, не получив ответа, еще раз повторил: — Обещаю не трогать того, кто поможет этому человеку. Ну, кто?
— Я, Кудре, — тихо сказал Акан и выступил вперед.
Хамит поднял голову и посмотрел на старика. Кудре послал коня и, развернувшись, конским крупом откинул Акана.
Старик отлетел к толпе, но дружеские руки не дали ему упасть.
— Я знаю, ты не боишься смерти, старик, — уважительно сказал Кудре и обратился к Хамиту: — Но он — не в счет! Милосердием своим в последние дни он хочет быть угодным Аллаху! Но я не дам ему так
— Кто?! — в последний раз громогласно воззвал Кудре. И из толпы появилась маленькая фигурка. Девушка. Она шла через площадь к Хамиту, и все смотрели на нее. Подойдя, попыталась освободить стянутые веревкой руки Хамита, но тугой узел не поддавался слабым пальцам. Тогда она встала на колени и зубами вцепилась в узел. Узел поддался. Она поднялась с колен и быстро освободила руки Хамита от веревки.
Хамит с трудом вытянул свои руки вперед, посмотрел на них, через силу пошевелил пальцами и рухнул в пыль, потеряв сознание.
— Почему женщина? — растерянно спросил Кудре.
— Потому что здесь нет мужчин!
Прямая, как натянутая струна, девушка без страха смотрела на Кудре.
— Зачем ты развязала ему руки?
— Мой отец поступил бы так же. Но ты и твои люди убили его. Поэтому я, дочь Байсеита Мукеева, сделала это!
— Так вот ты кто, красное отродье! — Ненависть клокотала в Кудре, и, еще не зная сам, что будет делать, он направил коня на нее. И впервые толпа глухо зашумела.
Кудре переводил взгляд с лица на лицо. Из толпы вышел человек. Повернулся к своим односельчанам, поклонился, потом повернулся к Кудре — поклонился.
— Ты разрешил освободить этого человека любому. Но Акану ты запретил сделать это потому, что он слишком стар, ей ты не позволяешь освободить оттого, что она женщина и дочь большевика. Народ хочет знать: где твое слово, Кудре?
Поборов в себе острое желание стегнуть этого человека нагайкой, Кудре поднялся в стременах и объявил торжественно:
— Мое слово — единственный закон, который я соблюдаю. Она может забрать эту падаль.
Хамит лежал на железной солдатской кровати, уставившись глазами в беленый потолок. Комната, в которой он находился, судя по всему, когда-то принадлежала солдату — в ней не было ничего лишнего. Железная кровать, грубый стол, два массивных некрашеных табурета.
За окном серело — приближались сумерки. Пришла девушка, села на табурет, спросила:
— Есть хочешь?
С трудом шевеля языком, Хамит ответил:
— Не хочу. — И спросил после паузы: — Как тебя зовут?
— Хабиба.
— А меня — Хамит. Где они?
— Ушли.
— Этого не может быть.
— Я сама видела, Хамит! Они ушли.
— Рано или поздно они постараются прикончить меня. Пока ждут, когда я уйду отсюда, чтобы застрелить в степи. Они знают, что мне обязательно надо идти. — И он с тоской посмотрел на свои распухшие ступни.
— Я тебе дам отцовские сапоги. Они в сарае, я сейчас принесу.
Хабиба вышла на крыльцо, постояла немного, привыкая к темноте, и направилась к сараю.
— Ты куда? — спокойно поинтересовались из темноты. Не отвечая, Хабиба прошла в сарай. Когда она появилась оттуда с сапогами в руках, дорогу ей преградил Ахмет.