Искатель. 1989. Выпуск №2

Гарднер Эрл Стенли

Этим юношей был ты, Минхотеп.

— Скоро ты переменил свое мнение…

— Я думаю, — медленно сказал Ментах, — думаю, вспоминаю и вижу. Передо мной растет гора камней… С востока тянется бесконечная вереница людей. В этой массе, будто живые, шевелятся глыбы известняка. Люди как река. Словно плоты, камни плывут по ее течению. Растет кладка, рядом растет пирамида мертвых тел. Рабов не хватает. Фараон приказывает послать на строительство тридцать тысяч крестьян-должников. Свободных землепашцев, принужденных умереть ради величия Хафры. Я думаю, Минхотеп, и эта картина заслоняет от меня другое. Не могу вспомнить, когда мы решили вырубить Сфинкса.

— Это было, — сказал Минхотеп, — на седьмую осень после начала работ, когда на небе появился Себек. [14]

— При

чем здесь божественные предзнаменования, Минхотеп? Мне кажется, это произошло, когда строительство почтил своим присутствием фараон.

— Да, ты прав, Ментах… Но дело не только в посещении фараона. Сыграло роль появление Себека и еще то, что именно тогда рабы натолкнулись на скалу вблизи заупокойного храма. До этого разве я не старался казаться верным подданным? Разве не старался оправдать свое звание царского скульптора? Возле пирамиды, которую возводил ты, Ментах, я построил храм, впервые пробуя свои силы в строительстве. Внутренние стены храма облицевал полированными плитами из розового гранита, а в залах установил семьдесят фигур фараона из диорита, гранита, мрамора. И все скульптуры были подобны той, что я создал когда-то во дворце верховного сановника. Да иначе и нельзя было. Хафру дозволено было изображать только так. Никто и не представлял себе Царя царей иным. Народ любил владыку — ведь все великие дела приписывались ему. Он был для жителей Кемта как отец родной, этот нареченный брат Хуфу. Его и боялись, как боятся отца, строгого, но справедливого… Я ничего не забыл, Ментах, ты это хорошо знал, ведь мы часто говорили об этом, я ничего не забыл и не простил, но я ждал. Хотел, чтобы весь Кемт увидел, кому поклоняется.

14

Себек — бог-вечность, а также планета Меркурий.

Храм был готов, когда пирамида поднялась от земли на сто локтей. Стоял месяц паопи, [15] Яро только что разлился, и к востоку от города мертвых виднелись покрытые мутной красной водой поля.

Жрецы устроили у пирамиды жертвоприношение в момент восхода звезды Сотис. [16] И тогда пронеслась весть: по пути из Сильсилэ, после молений богу Яро, строительство почтит своим присутствием владыка Верхнего и Нижнего Кемта.

Мы встречали Хафру, распростершись на песке у заупокойного храма. Помнишь, Ментах, ты старался разглядеть лицо нубийца сквозь тончайшую маску? Я не смотрел на Хафру, нет, я видел только молодую прекрасную женщину, стоявшую позади фараона. Это была Юра! Она видела меня, но, казалось, не замечала моего волнения. Лицо ее оставалось бесстрастным, оно совсем не было похоже на то милое, полное юной радости лицо, которое я запечатлел в мраморе и ради которого совершил святотатство.

15

Паопи — месяц древнеегипетского календаря, соответствующий нашим июлю — августу.

16

Сотис — Сириус.

Явилось ли посещение Хафры каплей, переполнившей чашу? Я ненавидел фараона, но дело было не во мне одном. Речь шла о Кемте, о попранной чести страны, об осквернении богов. О людях, которые поклонялись не доброму, но строгому владыке, а жестокому властолюбцу. Беседы с тобой, Ментах, укрепили мой дух. К истине через святотатство, говорил Раоми. А ты, Ментах, сказал, что «Книга Меонг» придумана жрецами.

Есть один смысл в искусстве, говорил ты, этот смысл — правда. И в тот день, когда фараон, чрезвычайно довольный, отбыл Меннефер, нам открылась правда.

Царский кортеж медленно исчез в песках, и с ним навсегда исчезла Юра, больше я не видел ее.

Еще утром я велел копать почву и двух хеттах [17] от храма, чтобы начать оттуда закладку

стены, опоясывающей усыпальницу. Солнце только-только опустилось. Мы с тобой, Ментах, стояли на холме и смотрели, как рабы заполняют камнями очередной ряд пирамиды. Я увидел надсмотрщика, который поднимался к нам и что-то кричал на бегу. Рабы у храма перестали копать, они стояли и смотрели в нашу сторону. Надсмотрщик вбежал на холм.

17

Хет — древнеегипетская мера длины, 1 хет = 52 метра.

— Господин, — обратился он ко мне, — мы натолкнулись на скалу.

— Велика ли скала? — спросил я.

— Не знаю, господин.

— Выкопайте землю вокруг, узнайте размеры и форму.

Надсмотрщик побежал вниз, а ты Ментах, удивленно спросил:

— Зачем тебе понадобилось откапывать скалу, Минхотеп?

— Я и сам не знал, мне казалось, что скала натолкнет меня на мысль, которую я искал долгие годы. Рабы поволокли корзины с песком, скала стала медленно показывать свои шероховатые грани. И тогда, Ментах, ты схватил меня за руку. Помнишь? Ты прошептал: «Смотри, Минхотеп, это Себек…»

Запад полыхал багрянцем, и в этой расплавленной массе плавала, дрожа, желтоватая крупинка.

— Это Себек, он светит нам, Минхотеп! Редко кто может похвастать, что видел его. Говорят, что людям, увидевшим Себек, открывается правда!

И мы, не сговариваясь, посмотрели туда, где из-под песка появлялись контуры скалы. Мы вместе подумали об одном, и я сказал:

— Статуя?

Ты покачал головой:

— Сфинкс!

Прошло несколько дней, и скала, окруженная копошащимися рабами, черной львицей легла меж изрытых дюн. Ее массивная бесформенная голова с тоскливой ненавистью смотрела на восток. Тогда, Ментах, ты сказал:

— Себек дарит нам Сфинкса, которого еще не видел Кемт. Нужно следовать естественной линии камня. Придется немного поработать, чтобы придать ему совершенную форму. Конечно, если Фалех даст дополнительные средства.

У тебя был практичный ум, Ментах. А я думал о том, что мое искусство должно будет проклясть не только фараона, но и то, что стояло за ним, — вековое невежество и страх, тиранию жрецов и сановников, продажность знати. Должно будет показать жалкую природу властителя, запрещавшего народные празднества, опустошавшего амбары крестьян, назначавшего непосильные налоги — все ради пирамиды. Показать Хафру в его истинном облике. Помнишь, Ментах, как мы обсуждали подробности? Неожиданно ты помрачнел. Минхотеп, сказал ты, нам не дадут довести дело до конца. Подмастерья мигом поймут, какого Сфинкса мы задумали ставить в городе мертвых. Остальное не нужно даже воображать.

— Необходимость — сестра мудрости, — сказал отшельник. — Как сохранить Сфинкса для тех, кто придет после нас? Я вспомнил маску на лице Хафры, о которой рассказывал ты, Минхотеп. Подумал: не закрыть ли и нам лицо Сфинкса алебастровой маской? Умело наложенные слои алебастра придадут статуе кемтские черты и выражение лживого величия. Раскрасить по канонам: лицо коричневой охрой, бороду — синайской чернью, головной платок — синим шессилитом и ракушечной потравой. Такой Сфинкс ни у кого не вызовет подозрений. Но пройдет время. Зной и ветер раскрошат тонкую алебастровую корку. Тогда весь Кемт увидит, какое коварное существо охраняло великие пирамиды. Но жрецы уже не смогут отдать приказ распилить Сфинкса на плиты. Время обожествит в их глазах кощунственную вольность царских строителей…

Отшельник вскочил на ноги и, порывшись в темном углу пещеры, вернулся со свитком папируса.

Ментах бережно расправил папирус, и Хатор увидел чертежи и рисунки львиного Сфинкса.

— Таким мы высекли Сфинкса спустя шесть лет, — сказал Ментах. — Смотрите, юноши… Рука вашего учителя изобразила Сфинкса в алебастровой маске. Какое благородство на лице владыки двух стран! Вспомните «Книгу Меоиг» и сверьте пропорции. Они не нарушены.

Ментах передвинул изображение и открыл новый рисунок. Хатор вскрикнул от изумления. Черты Сфинкса неузнаваемо изменились. Это был не Хафра — отец Кемта, верный защитник народа, это был другой Хафра, правду о котором Хатор узнал сейчас.