Искатель. 2013. Выпуск №9

Морозова Ольга Владимировна

«Скорая» приехала через час — долго из города добираться. Врач, мужчина средних лет, бросил взгляд на Марину, пощупал пульс и велел нести носилки.

— А куда вы ее, доктор?

— В больницу, куда же еще? Это вы ее так?

Семен кивнул. Врач молча покачал головой.

— Несите быстрее, и так времени много потеряли.

— Серьезное что? — Семен увязался за носилками.

— Молчите уж, тюрьма по вас плачет!

— Я с ней поеду! — Семен решительно схватился за дверцу машины.

Марина на мгновение очнулась, открыла широко глаза, увидела Семена, прошептала что-то нечленораздельное, закрылась рукой, второй машет на него, как отгоняет.

— Иди, мужик, домой, хватит с нее твоего присутствия на сегодня. Иди и молись, чтобы выжила, дурень! — Врач бесцеремонно оторвал руку Семена от дверцы. — Давай, ехать пора. — Он

влез в машину и закрыл дверь изнутри.

«Скорая» тронулась, включила сирену, а Семен еще долго смотрел ей вслед.

Марину так и не успели довезти до больницы, она скончалась, не приходя в сознание еще в пути. Тело сразу отвезли в морг, вызвали следователя, составили протокол. Следователь позвонил участковому и попросил задержать Семена в качестве подозреваемого в убийстве жены, что тот и поспешил исполнить. Семена он застал дома за бутылкой, как водится у русского народа — все беды водкой заливать. Он не успел еще сильно напиться, но уже был пьян.

— A-а, Гаврилыч! Зачем пожаловал? Воспитывать? Так меня в детстве надо было воспитывать, сейчас-то что?

— Вот и я думаю: сейчас что? Поздно уже. Теперь тебя в другом месте воспитывать станут. Возможно, и долго.

— О чем это ты? Что-то я плохо соображаю! Машка нажаловалась?

— Машка-то Машкой, Сеня. — Участковый сел на табурет. — Собирайся, пойдем со мной.

— Никуда я не пойду, — Семен заупрямился, — мне и тут неплохо. Маринке еду на завтра собрать надо.

— Еда ей, боюсь, уже не понадобится… Так-то вот, Сеня…

— Что значит «не понадобится»? — Семен потряс лохматой головой. — Что это ты такое говоришь?

— А то и говорю, Сеня, что умерла Маринка. Убил ты ее…

— Убил?! Врешь! — Семен вскочил с табурета и схватил участкового за грудки.

— Руки убери, я при исполнении. Не вру я, умерла. Хочешь, в больницу позвони. Дело на тебя завели, а мне задержать тебя нужно, завтра машина из города за тобой придет.

Семен тяжело осел на табуретку, которая жалобно скрипнула под ним, и завыл, закрыв лицо руками.

— Ну полно выть, словно собака! Натворил дел, теперь отвечай. Что матери-то ее скажешь, как в глаза посмотришь? А отцу? Лишил их дочери за здорово живешь…

Семен не слышал его. Как в тумане, он вышел вслед за участковым из дома и спокойно позволил посадить себя под замок. Утром он влез в казенную машину, которая умчала его из родного села, теперь уже надолго…

Следствие не заняло много времени. Все было ясно как божий день. Умерла от побоев. А вернее, даже не так, причиной смерти явился сердечный приступ, спровоцированный побоями. Так что и расследовать было особенно нечего. Подозреваемый вину свою не отрицал и быстро признал себя виновным. Сказал, приревновал, мол, и дело с концом. Обычное дело, чего там копаться? Какая разница, к кому, и так далее? Он же убил, а уж зачем — это его дело. Все документы быстро передали в суд и, учитывая добровольное признание и всяческую помощь следствию, а также положительные характеристики с места работы, назначили наказание, не очень суровое, но достаточное, чтобы поразмыслить о дальнейшей жизни. Семен, терзаемый неослабевающим чувством вины, счел его даже за благо. Он не догадывался, что в деревне его жалели, наслышанные о подвигах его жены на любовном фронте. Считали, что это она довела мужика до ручки. Сельчане удивлялись, что Семен жил как слепой, но так как прямых доказательств Марининых хождений на сторону не было, все разговоры сводились к сплетням и слухам. У сильного, как известно, всегда бессильный виноват. Но Семен, охваченный раскаянием, ничего этого не знал й не слышал. Потеря любимой жены плохо подействовала на его рассудок, вызвав что-то вроде помутнения сознания. На суде он вел себя смирно, чем подкупил даже судью, и она прониклась к нему почти материнской жалостью. Адвокат Семена попытался добиться от своего подзащитного признания, что жена гуляла систематически, но Семен категорически отверг это. Увещевания и угрозы не помогли, и адвокат махнул на Семена рукой, предоставив всему идти своим чередом. Все завершилось быстро и аккуратно, дело закрыли и сдали в архив, а Семен отправился отбывать наказание в места не столь отдаленные.

Известие о смерти Марины от руки мужа быстро облетело весь леспромхоз. Гриша узнал одним из первых, на планерке. Директор объявил об этом буднично и просто, будто речь шла о корове или

лошади. Велел выписать денег на похороны, ну и собрать, кто что может. Гриша сидел, опустив голову, слушал монотонную речь директора. Закралась шальная мысль, что это не из-за него случилось, она ведь дома была, на больничном, а так избить можно только в приступе сильной ярости. А откуда возьмется такая ярость, спрашивается? Только из увиденного своими глазами. Значит, привела еще кого. Пока мужа нет дома. То-то она в последнее время все кочевряжилась, нет да нет. Замену, небось, ему нашла. Надоел, значит. Все бабы такие, лживые, лицемерные, глупые… Но беспокойство не отпускало — есть его вина. Вряд ли кто у Маринки еще был, он бы это понял. Просто бросить его хотела, завязать. А он прицепился, не отпускал. А чего прицепился? Жена дома молодая ждет не дождется. Льнет к нему, любит… Что надо было? Но, как Галка утонула — глупо так, нелепо, — тоска его снедает, гложет, кошмарами ночными мучает, покоя не дает. Что-то в Ульяне его отталкивает, пугает. Что — и сам не поймет. Но взглянет она так иногда, думая, что он не видит, и у него сердце сжимается. Не любила Ульяна Галку, ох не любила! Хотя что с того? За что ей любить-то ее? А что утонула, так это несчастный случай. Страшно, но так уж на роду написано ей, видно, было. И ничего-то не поделаешь. Но после ее смерти как отворотило Гришу от Ульяны. Он и женился-то, чтобы разговоров не было. Порядочного из себя корчил. Обещал — значит, обещал. А душа уже не лежала. Каждый раз будто холодом могильным ему от Ульяны веяло, когда в постель ложились. Оттого и к Маринке прикипел, от тоски. Тепла человеческого захотелось. А так сны его терзают, будто русалка Галину на дно тянет, он спасти ее хочет, протягивает руку, но русалка скалится, лицом поворачивается, и он видит — лицо-то Ульянино! Она хохочет, а он руку Галины отпускает и в страхе просыпается. Вроде как и тут не виноват, а выходит — виноват. Не забыла его Галина, знал от это, и он ее не забыл, но гордость мешала себе в этом признаться. Думал, женится на Ульяне, молодой, красивой, назло ей, да вышло, что себе назло… А Галке теперь все равно… И Ульяна мучается, это видно. Мучается, но не уходит. Любит его, дурака. Но сердцу разве прикажешь? Разве скажешь ему — люби ту и не люби эту? Само оно выбирает, с головой не советуется. А жаль.

— Эй, Григорий! Уснул, что ли? — Голос директора вернул Гришу в леспромхоз.

— Да нет, нормально все. — Гриша смутился.

— Марину, учетчицу нашу, муж убил. Слышал?

— Слышал. Изверг.

— Не из-за тебя ли?

— При чем я-то здесь? Я вчера на работе был, весь день в конторе проторчал, сами видели.

— Видел, видел. Никто тебя не обвиняет. Но ты же с ней шашни крутил.

— Какие шашни? Вы что, за ноги держали? А что до того, что симпатия была… ну была, что с того? Откуда я знаю, что у них там в деревне творится? У меня дома жена молодая.

— Вот именно, молодая. Ладно, Григорий, это все на твоей совести. Было, не было — не наше дело. Иди работай пока.

Гриша нахлобучил кепку на голову и вышел. Как же все складывается по-дурацки! Одну любил — утонула, другую любил — муж убил. И везде он присутствует. Незримо, как исчадие ада, как дитя Сатаны. К чему ни прикоснется, все в прах превращается. Как жить-то теперь? Одна радость — ребенок у Ульяны будет. Ребенок, это хорошо, это счастье. Лучше бы сын, но дочка тоже неплохо. Может, тогда душа его отогреется, услышав детский смех?

Домой Гриша пришел вовремя. Ехал на автобусе, думал, осуждать его будут, но ничего, сонно клевали носами, равнодушно обсуждали смерть сослуживицы. Мужа ругали, что переборщил, а про него ни слова. Скользили пустыми взглядами, будто и ни при чем он. Понял — Марину саму виноватой считают; крутила хвостом, вот и докрутилась. А с мужика что взять? Мужик, он и в Африке мужик. У него одно на уме. Погулять, позабавиться. Но Грише от этого не легче. У него своя совесть есть. И эта его совесть нещадно бередит ему душу. Без всякой жалости.

Возле калитки Гриша закурил сигарету, постоял немного, потом зашел. Ульяна бросилась навстречу.

— Гриша! Ты рано сегодня…

— Не ждала, что ли?

Ульяна смутилась.

— Не привыкла просто… Не балуешь ты меня ранними приходами.

Гриша стянул сапоги.

— Как чувствуешь себя?

— Хорошо. Есть будешь? — Ульяна бросилась накрывать на стол.

Гриша положил ложку в рот, пожевал, не чувствуя вкуса.

— Не хочется что-то… Полежу пойду…

— Случилось что?