Искатели неба. Дилогия
Шрифт:
Я даже не удивился, что он мысли мои угадал. Подумал почему-то о Говарде, который из вора бюргером стал. И первый раз за всю веселую неделю зависть ощутил. К его особняку просторному, к его спокойствию нынешнему, к налаженной жизни. И капитану позавидовал, у которого и свой дом где-то имеется, и в каждом порту – такая вот верная подруга, что дочерей-сыновей растит, ждет, принимает радостно…
– А ты куда собрался, лихой человек?
– Почему «лихой»? – оскорбился я.
Капитан на миг обернулся. Улыбнулся жестко, но без угрозы:
– Если б я по глазам людей
– Уважаемый, сейчас я – простой пассажир, который мечтает побыстрее в Гетеборг попасть, – твердо ответил я. – И от меня в рейсе беды не будет.
– Верю, – не оборачиваясь сообщил странный капитан. – Но я не в норвежскую провинцию иду, в Вест-Индию… А вот и порт.
– Вижу, – обрадовался я. Улица кончила петлять, впереди открылась водная гладь и шхуны с убранными парусами. – Спасибо, что провели, уважаемый, счастья вам.
Не люблю, признаюсь честно, людей, которые сильнее меня. Ни кулаками, ни умом, ни духом – одна Сестра ведает чем. Всегда стараюсь подальше от таких держаться.
– Твой корабль у восьмого причала стоит, называется «Кефаль». Старая лохань, но не потонет… Постой. – Капитан остановился. Еще раз посмотрел на меня, теперь более оценивающе: – В море как? Не киснешь?
Я лишь усмехнулся.
– Желаешь в Вест-Индию сходить? – спросил вдруг капитан таким тоном, будто приглашал в пивную на углу. – За три месяца обернемся.
Не нашелся я, чем ответить.
– Мне третий помощник нужен, – продолжил капитан. – Работа простая – порядок среди матросов поддерживать. Экипаж хороший, двое-трое горластых, но ты их уймешь… вижу, что уймешь. Обогатиться – не обогатишься, но заработать сможешь. А потом… покажешь себя хорошо – помогу в гильдию войти. Решай.
– Спасибо… меня моя дорога ведет, – наконец выдавил я.
– Твоя воля, – просто согласился капитан. И ушел не оглядываясь к своему кораблю, к своим матросам, к своей Вест-Индии.
А ведь согласился бы я, не окажись капитан столь в себе уверен! Сменил бы воровскую судьбу на морскую. Может, и впрямь выбился бы в люди.
Судьба.
Значит, для чего-то нужна была такая судьба, как моя?
Хотя бы для того, чтобы вывести с каторги Маркуса?
Повернул я голову, будто мог во тьме видеть. Ничего, конечно, не увидел. Маркус как забрался между нами с Хелен, так и уснул вмиг. Одно лишь дыхание теплое на лице чувствую, да уткнувшуюся мне в бок коленку. Все уже спят, вымотавшись за день, один я, как дурак, мыслями балуюсь…
Но тут послышался чирк, и во мраке вспыхнул огонек серной спички. Свет небольшой, но после темноты большего и не надо. Я разглядел Антуана, ухитрившегося встать тихо-тихо и сейчас запалявшего свечку.
Животом, что ли, мается?
Антуан, прикрывая пламя рукой, всматривался. Никак ему было меня не увидать, за десять-то шагов, но он словно прямо в глаза смотрел. Потом головой мотнул, в сторону отзывая.
Я беззвучно встал с жесткого ложа и пошел к Антуану.
– Так и знал, что ты не спишь… – пробормотал старик.
– Что случилось,
Говорили мы вполголоса, будто заговорщики, собиравшиеся спящих товарищей покинуть.
– Не спится. Давай поговорим, Ильмар.
– Идем…
Стараясь не шуметь, мы отошли в дальний конец зала, наполовину обойдя озерцо. Воды и не видно было в неверном свете – лишь едва-едва отблескивала тонкая корочка, что чудесным образом покрыла озеро.
Мы уселись на камнях, Антуан укрепил свечу перед нами, у самого берега, достал кисет и трубку. Закурил. Я не спешил. Спать мне все равно не хотелось, пусть и неправильно это было.
– Я не знаю, Ильмар, – сказал вдруг Антуан.
– Что?
– Я не могу понять Маркуса, – пробормотал Антуан.
Если бы я мог иначе ответить… Я пожал плечами.
– Жан был прав, когда просил меня отправиться на поиски Маркуса, – продолжал Антуан. – Прав… ведь мне всегда казалось, что я могу понять суть людей. То, что движет ими. Отвагу стражника, с одной лишь дубинкой в руках выходящего навстречу банде душегубов. Верность солдата, бьющегося насмерть над телом раненого офицера. Любовь матери, не смыкающей глаз над постелью больного ребенка. Веру священника, благословляющего притихшую толпу. Радость влюбленного, прильнувшего к губам любимой. Одиночество летуна, затерявшегося среди грозовых туч на хрупком планёре…
Он замолчал. Развел беспомощно руками.
– Но я не вижу Маркуса. Не вижу той доброты и милосердия, что принесет нам Искупитель. Но не вижу и порока с лицемерием, что суть Искусителя. Говорить с ним – все равно что держать на руках младенца, Ильмар! Дитё может улыбаться, а может плакать, но ты никогда не узнаешь заранее, что он принесет в мир – радость или боль. Он говорит хорошие слова, Ильмар. О том, что в иудейских землях Слово его исполнится подлинной силы. И тогда он сможет отдать его людям. Все, без остатка… ты же слышал.
– Слышал, – сказал я.
Антуан развел руками:
– Но я не знаю, Ильмар, станет ли это благом. Нищий крестьянин получит Слово… но станет ли он складывать на него свой урожай, доставая по мере надобности? Я боюсь, что он выгребет все, что сможет. И свое, и чужое. Заполнит дом, погреба и будет с мечом в руках стеречь нежданное добро – в то время как зерно будет преть, ткани – гнить, а железо покрываться ржой. Я не знаю, что сделает сиятельный лорд, получив изначальное Слово. Мне кажется, то же самое, что и смерд. Сделать Слово общим – все равно что сделать его ничьим. Никто и никогда не положит в Холод свое достояние, все будут лишь брать. Пока не вычерпают до дна. Я представил города, Ильмар… города, где аристократам придется хранить все свое имущество в своих домах. Огромные склады, что вырастут при каждом доме. Стражу, которую придется нанимать. Неисчислимое количество воров – ведь поживы станет гораздо больше. Разбойников, стерегущих кареты и дилижансы, – потому что сборщик налогов не сможет убрать монеты на Слово и спокойно доставить их властям. Тюрьмы не удержат душегубов, которые в любой миг смогут взять с Холода нож для убийства или кирку для подкопа…