Искатели сокровищ
Шрифт:
Вася Волк не успел ответить.
По Старокалужскому шоссе прокладывали коллектор. На дно земляного рва глубиной метра в три укладывали трубы самого главного подземного калибра, которые потом прикрывали железобетонными коробами такой же высоты. Получился тоннель, между стеной которого и стеной самого рва до его засыпки оставался метровый промежуток.
Чего нам было делать крюк – тащиться до устроенного вдали временного деревянного перехода через коллектор. Прыгнуть с края рва на крышу тоннеля, пройти по ней несколько шагов, снова небольшой прыжок на другую сторону рва – и вот она, контора.
Под Васей
Спрыгиваю рядом и начинаю руками отгребать от него тяжелую сырую землю. Ребята побежали за лопатами.
– Ну как ты? – спрашиваю у Васи, наполовину откопав его.
– Согласен… – под смешки облегчения всех членов бригады ответил главный персонаж оперы «От получки до получки».
Подсаживаю Васю снизу, когда его поднимали наверх.
Меня поднять не успели. Потревоженная земля снова грузно обвалилась. Она повалила меня и накрыла с головой.
Глава II. Везде люди живут
– …Это хорошо, Алик. Эта прыть – верный признак того, что дела у тебя пошли на поправку, – снисходительно сказал Виталий Данилович при обходе. – Но все-таки волочиться за женщинами тебе еще рано. Вот когда сможешь на своих двоих дойти от койки до сортира… И в тот же день возвратиться обратно…
Неужто ревнует доктор? «Волочиться»! Лежа на кровати, немощной рукой я пытался лишь слегка приласкать красавицу медсестру. Много ли делов наворочаешь в таком положении?
Шлепающей дырявой тряпкой в нашей палате тете Зое я пообещал пригвоздить администрацию больницы к позорному столбу мирового общественного мнения – за такое черствое отношение к робким росткам больничной любви.
– Первые строчки открытого письма на имя Генерального секретаря ООН у меня уже готовы. «Глубокоуважаемый господин Вальдхайм! Как неоднократно утверждалось с высокой трибуны Генеральной ассамблеи, ничто так не способствует правильному сращению сломанных ребер, как нежные чувства между больными и хорошенькими медсёстрами. А вот руководство больницы №50 всячески препятствует проведению этих резолюций в жизнь. Позор!..» Надеюсь, Зоя Терентьевна, вы будете в числе первых подписанток этого обличительного документа. Заодно поставим перед Советом Безопасности назревший вопрос о новом ведре и тряпках для вас.
Поставить любой вопрос в устной форме Зоя Терентьевна была готова не только перед господином Вальдхаймом, но даже перед самим товарищем Кругловым, завхозом больницы. Но подписывать никогда ничего не будет.
– У нас что ни подпиши, обязательно или дураком, или предателем окажешься. Зять вон подписал письмо против директора их научного института и теперь не ученым-ихтиологом работает, а грузчиком в рыбном магазине. Днем работает, а вечерами письма пишет, справедливости везде ищет. Позавчера в «Спортивную рыбалку» отправил свою жалобу. Да чем, говорю, тебе эта «Спортивная рыбалка» поможет? Опарышей, что ли, пришлет?
– Нет, не поможет ему наша печать, – согласился я. – Она на одни отписки горазда. Я в этом убедился еще в пятом классе. Решил я тогда отблагодарить родину за свое счастливое детство. И заодно показать – какое ей перепало сокровище в моем лице. Написал политико-фантастический роман, где родина оставляет от мира капитализма лишь груду дымящихся развалин.
– Да уж, проблем этих всегда слава богу… – в моей конфронтации с «Новым миром» Зоя Терентьевна трусовато не решается встать ни на одну сторону. Упорно добиваюсь от нее определенной гражданской позиции.
– Вся наша печать подкаблучна и полна страхов. Вот поэтому, Зоя Терентьевна, нам с вами и нужна международная трибуна. Тогда наш голос аукнется по всей планете. Тогда наши справедливые требования уже нельзя будет игнорировать. Медсестра Лена будет часами сидеть на краешке моей кровати, а завхоз Круглов лично принесет вам из дома свое лучшее ведро, только бы перестали трепать его имя от Ванкувера до Куала-Лумпура.
– Мне на виду нечего быть, – отмахивается от мировой известности тетя Зоя и, посягая на мое игривое настроение, говорит: – Тебе, Алик, рано еще озорничать. Только-только ведь косточки начинают заживать… А Ленку и без тебя есть кому приголубить.
– Да ну?!.
– Вот тебе и «Да ну!» – так уверенно сказала Зоя Терентьевна, будто не раз уже была свидетельницей воркования двух голубков в кабинете Виталия Даниловича.
– Товарищи, тише, пожалуйста, – вежливо попросил другой пациент нашей четырехместной палаты.
Вася, крупный телом, головой, чертами лица блондин, внимательно читал стенограмму ХХV съезда КПСС. Он был помоложе меня, лет двадцати четырех.
И сейчас, когда все мы лежали в кроватях, было видно, что третий постоялец палаты будет только по плечо Васе. Худенький, осунувшийся, он все время сосредоточенно рисовал что-то в своем альбоме. Представлялся он всем так, будто предлагал какой-то тест: «Моисей Абрамович Рабинович».
Возможно, Моисею Абрамовичу уже было девятнадцать лет, а возможно, и полных восемнадцати еще не было.
Четвертый мужчина, по возрасту годящийся нам троим в отцы, все время лежал молча, сложив на животе руки и почти не открывая глаз. В разговорах он не участвовал. Комментировал только упоминание смерти. Пророчеством: «Все Т а м будем» или вопросом: «Эх, знать бы – что Т а м…»
Были, похоже, у Михаила Карповича предчувствия задаваться таким вопросом. Не в потолок, казалось, с тоской смотрели его глаза, когда он изредка открывал их, – Туда они уже смотрели.
Чаще всего приходили к Васе. Многочисленные Тихомировы были людьми интеллигентными и образованными. Они не уставали повторять, что кальций для костей – как цемент для бетона. Теперь все пациенты палаты №28 знали, что лучше других продуктов питания аккумулируют в себе кальций петрушка, урюк, вишня, халва, шоколад, сыры… Вася, угощая нас, не принимал никаких отказов. Кальций делился на всех поровну.