Искатели
Шрифт:
Краснопевцев воровато оглянулся, — никто не смотрел на него. Вытер о штанину вспотевшую руку и повернул выключатель. Стрелки приборов качнулись.
Краснопевцев медленно двинул ползунок реостата. Повинуясь, стрелки вразнолад разбежались по шкалам, одни вверх, другие вниз, одни словно нехотя, еле-еле, другие размашистыми скачками. Краснопевцев взял карандаш и крепко, не умещаясь в узкой графе, проставил в таблице недостающую цифру показаний электрометра.
Неужто он не сможет? Он посмотрел на свою запись, недоверчиво улыбаясь маленьким пухлым ртом, чувствуя, как он стосковался по такому
В кабинете рядом с Лобановым он увидел лысеющего бледного человека в безупречно отглаженном сером костюме. Это был Фалеев. Краснопевцев натянуто поздоровался. Настороженно поглядывая друг на друга, они долго не могли разговориться. И вместе с тем обоих взаимно влекло чувство большее, чем любопытство, какая-то давняя внутренняя неудовлетворенность, как будто каждый из них способен дать другому то, чего ему не хватало.
Андрей был взволнован — он понимал, насколько эта встреча могла оказаться решающей в судьбе и Фалеева и Краснопевцева. Разряжая обстановку, он грубовато посмеивался над их церемонным знакомством:
— Снюхиваетесь? Ну как, понравились?
Сам думал встревоженно — получится ли что-нибудь?
Через час он оставил их вдвоем, успевших повздорить, навеки разойтись, обменяться номерами телефонов, составить черновик графика совместной работы.
Ровно в шесть, со звонком, Андрей покидал лабораторию. На многих это производило невыгодное впечатление. Майя обычно оставалась работать до позднего вечера; да и остальные инженеры частенько задерживались — кому требовалось подготовить отчет, кому не терпелось испытать собранную схему.
Андрей спешил к своей лиловой папке. Он занимался или дома, или в Публичной библиотеке. Его лишили возможности идти путем эксперимента, лишили лаборатории, — хорошо, он рассчитает локатор теоретически. «Пока что, — успокаивал он себя, — пока что посмотрим, как это получается на бумаге».
Приходилось влезать в такие дебри математики, о которых он не имел ни малейшего понятия. Отвлеченное мышление было ему не по нутру. Его брала тоска при виде страниц, исписанных математическими знаками. Но деваться было некуда.
За первые две недели он достиг жалких результатов, равных одному удачно поставленному опыту. Он сравнивал себя с путешественником, идущим из Ленинграда в Москву вокруг земного шара.
«Гений есть терпение мысли, сказал Ньютон. Я не гений — значит, я должен быть еще терпеливее», — утешал себя Андрей.
Поначалу ему было очень трудно переключаться после лаборатории на книги. Его локатор и лаборатория стали совершенно разными, ничем не связанными между собой мирами. Читая книгу, Андрей вдруг спохватывался — обязательно надо кого-нибудь послать к Тарасову, проверить, как там налаживают автоматику. Мысли его непрестанно обращались к лабораторным делам, и вдруг он с ужасом обнаруживал, что в течение часа прочел всего лишь одну страницу. Он уставал не от усилий понять прочитанное, а от стремления сосредоточиться.
Он давал себе на каждый вечер задание. Сиди хоть до утра, приказывал он, но сделай. Его самого удивляло количество страниц, которые он читал и исписывал. Но он только жмурился и потирал веки, когда глаза начинали слишком болеть. Он напрягал свой крепкий организм до отказа. Он не позволял себе никаких
С половины мая наступила жара. К полудню асфальт становился мягким.
Город ремонтировался, красили фасады, меняли трамвайные пути, в душном воздухе висела густая желтая пыль. Особенно тоскливо было по воскресеньям.
Тянуло за город. Андрей мечтал выкупаться, полежать в траве. Защищаясь от солнца, он опускал занавески, сидел в одних трусиках и бегал обливаться под кран.
На столе между чернильницами стояла маленькая фотография Риты. Андрей случайно наткнулся на нее в старых тетрадках. Пожелтевший любительский снимок. Кажется, фотографировал Виктор в ту, довоенную, весну, где-то за городом. Они играли в мяч. Вытянув руки, Рита бежала на объектив. Поднимая глаза от своих расчетов, Андрей всякий раз невольно смотрел на этот снимок, и постепенно ему начало казаться, что Рита бежит к нему…
Может быть, она единственный человек, который сейчас думает о нем.
Никому другому нет дела до него. Борисов уехал на дачу, все со своими девушками, женами, детьми, лишь он один. Смешно ждать до сих пор ответа Риты. Никакого ответа не будет. Он понимал, что с Ритой кончено навсегда. В самом сочетании этих слов — Рита и навсегда — было что-то жутковатое.
Навсегда — значит до самой смерти. Так и не узнать, как она… жалела ли она, что все так оборвалось… Никогда не держать ее за руку, уже больше не будет ничего… Ему хотелось ненавидеть свою тоску по ней. Если бы он мог считать ее во всем виноватой! Он понимал, что она обеими руками держалась за свою с таким трудом построенную семью. И вдруг все разрушить, уйти и начать — в который раз — заново, для этого надо много душевных сил, а если их уже нет? Только теперь он начинал постигать, что у нее была своя, пусть маленькая, но неопровержимая правда. А все война. Война помешала им, она измотала, искалечила Риту.
У него не было желания вернуть прошлое, он ни в чем не раскаивался, но какая-то горькая тоска все сильнее отравляла его. Тоска ни по ком, тоска одиночества, пустых комнат, светлых вечеров, смеха и шепота чужого счастья под окнами. Андрей поворачивал фотографию лицом к стене. Неужели у него не хватит воли забыть ее? Он презирал себя, называл себя тряпкой, размазней, слюнтяем. Собственная слабость разъяряла его. Надо относиться к женщинам проще и циничнее, как Новиков, и нечего туч разводить антимонии. Девушки ищут женихов, женщины — любовников. Все объясняется очень просто. Можно спокойно прожить без любви. Не стоит зря мучить себя. Есть работа, и есть удовольствия.
Как теория это успокаивало. Однако на приглашения друзей он отвечал сердитым отказом. Постепенно его оставили в покое.
Лицо его стало суше, резче, проступили широкие скулы, глаза покраснели и ввалились, от непрерывного сидения за столом он начал ходить чуть сутулясь.
— Тебе кажется, что не щадить себя — это подвиг, — негодовал Борисов. — Посмотри, на кого ты стал похож. Это не подвиг, а расточительство, вредное и ненужное. Ты волюнтарист! — Он увлекся психологией и обожал щеголять новыми терминами.