Искорка надежды

Коваль Софья

Умереть в своей же стихии, как минимум глупо.

Попытка пробраться до двери не увенчалась успехом. Паркетную доску облюбовал ползучий огонек. Как по щелчку, он вспыхнул синим пламенем, заключая меня в кольцо.

Жарко, душно, нечем дышать, дым оседает в носу, заползает в лёгкие жгучими щупальцами. Стягивает каждый орган.

В голове стучит, громко, с оттяжкой. Закрываю лицо ладонями, чтобы не видеть костлявую руку смерти, которая обязательно с минуты на минуту ко мне заявится.

— Каспиан, —

последнее, что услышал огонь перед тем, как поглотить мое тело.

Глава 26

Время идёт всегда, вопреки всему. Оно идёт, даже когда отчаяние переполняет душу, и хочется кричать от боли. Стрелки часов движутся, словно пальцем надавливают на синяк, разгоняя пульсирующую боль. Время идёт непонятно как, и невозможно подстроиться под его ритм. Иногда оно скачет галопом, иногда тянется медленно, как след от улитки. Но оно всё равно идёт, даже для меня.

Страшно открывать глаза. Даже с закрытыми глазами я ясно видела столбы огня, его языки преследовали меня, как ядовитые змеи. Они раскрывали свой капюшон и с ужасающим шипением нападали, кусая меня.

Во рту вкус пепла. Пепел на зубах и языке. Всё сгорело внутри меня.

Может быть, я умерла? Может быть, сейчас моя душа слепо плавает в небытии? Говорят, что убитым и самоубийцам нет места ни в раю, ни в аду. Может быть, Кама не приняла свою бракованную дочь?

Я продолжаю блуждать в темноте. Не слышу ни шороха, ни дуновения ветерка. Но ведь это очевидно. Откуда в небытии взяться звукам?

Тишина угнетает. Неужели я проведу остаток вечности в этом мраке?

Я начинаю метаться, ударяясь в темноте о что-то твёрдое и до боли сдерживающее. Словно меня привязали верёвками и продолжают пытать огнём. Хотя как можно сдержать душу? Я всегда представляла её бесполой и бесплотной, способной пройти сквозь преграды, невидимой и неслышимой для окружающих.

Однако что-то меня сдерживает. Я бесполезно бьюсь о темноту завесы, и от досады хочется кричать.

Я представляю, как билась бы руками, будь у меня тело, но сейчас мои метания ни к чему не приводят.

В мыслях звучит реквием. Очень своевременно. С каждым разом всё громче и громче. Прибавляются голоса, крики, звуки ломающегося дерева, шипение огня, когда его заливают водой, ругань и отборный мат. Кто-то зовёт моё имя.

А как меня зовут?

Я уверена, что меня зовут, но не могу вспомнить своё имя и не разбираю, как меня называют. Я хочу откликнуться, но боюсь, что это не меня ищут. Тогда будет неловко.

Звуки реквиема и испуганные голоса становятся всё громче, как будто кто-то прибавил громкость на радио. То громко, то тихо, словно слушатель пытается найти нужную волну, но везде поёт одно и то же.

Звук оглушает, заполняет собой каждый миллиметр моего замкнутого

пространства. От этого становится ещё хуже и страшнее.

Я хочу сбежать. Вырваться, чтобы никогда больше не слышать подобного. Похоронный марш. Я уже умерла, что ещё от меня нужно?

— Фрея!

Кто это? Почему среди мешанины отвратительных звуков я услышала именно это имя? Это что-то значит? Я не уверена.

У меня есть только одна догадка: я не одна такая потеряшка. Кто-то потерял душу по имени Фрея и теперь ищет её среди других.

— Фрея, отзовись!

Да, её любят, она важна для кого-то. Кто-то хочет спасти её из этого мрачного заточения.

Почему-то это вызывает тоску. Хотелось бы и мне ощутить подобное — нужду в человеке, простое восприятие твоих тараканов не как нечто неподобающее или возмутительное. Испытать, когда тебя любят за то, что ты есть.

Снова крики, шипение, добавился рёв и грохот. Звон тысячи алюминиевых кастрюль разрезает слух. Хочется закрыть уши, но это не приводит к желанному результату.

Кричу, бьюсь в тишине в очередной попытке пробиться из этого кошмара и попасть хоть куда-нибудь.

Стены становятся мягче, звуки тише, а мои старания сильнее и увереннее. Подбадриваю себя: «Я смогу, я выберусь». Мягкая скорлупа, как у варёного грецкого ореха, раскалывается, из трещин проникает яркое свечение, оно слепит, и я пытаюсь не смотреть.

Трещины разрастаются, превращаются в проломы, скорлупа рушится с грохотом каменного оползня.

Свет поглощает меня, ослепляет, чувствую себя муравьём под лупой. Только мне не жарко. Меня не сжигает этот свет. Наоборот, он холодный и совсем не опасный.

— Фрея, ты слышишь меня? — Голос как эхо разносится по свету с лёгкой голубой рябью.

— Сердце бьётся. Она жива. Несите её ко мне, — отвечает знакомый голос, близкий и почти родной.

— Воды! Скорее, больше воды! Несите снег! Скорее, остолопы! Чего вы телитесь?

Вода? Зачем? А снег зачем? Кто-то хочет остудиться? Тогда почему просто не упасть в снег? Это же проще.

Меня потряхивает. Нет, это дрожь. Я словно еду по кочкам.

Свет перестал светить, настал полумрак.

Мне тихо, хорошо и мягко. Что-то едва ощутимое проникает внутрь меня холодными нитями, словно анальгетик разрушает спазм.

— Она едва дышит, — с паникой звучит голос над моей головой.

Я открыла окно, чтобы ей было легче дышать. Помогите, пожалуйста, её раздеть, — попросила я.

В комнате повисла тишина.

— Где же ваши хваленые свободные нравы? Давайте, помогите ей, она умирает, — сказала я.

Меня снова охватило беспокойство. Я ощущала, как по мне ползёт холод, но это было так далеко от меня. Я чувствовала всё меньше и меньше. Даже тонкая свежая нить истончилась.