Искра жизни (перевод М. Рудницкий)
Шрифт:
Им оказался весьма упитанный субъект. Левинский его сразу узнал. Это был тот самый продавец с усиками, что недавно глазел на них из витрины своей колониальной лавки. Сейчас он, оттеснив всех, первым норовил вырваться на свободу, кряхтя и пыжась от натуги. Но живот застрял. Крики внутри усилились — толстяк закупорил отверстие. Его тянули за ноги, пытаясь втащить обратно.
— Помогите! — верещал он фистульным голосом. — Помогите! Вытащите меня! Дайте мне выбраться! Выбраться! Я вам за это… я вам дам…
Его маленькие черные глазки испуганно таращились с круглой физиономии. Гитлеровские усики подрагивали.
— Помогите!
Он был похож на застрявшего тюленя, который от страха научился говорить.
Его подхватили под руки и кое-как наконец вытащили. Он упал, потом вскочил и, ни слова не говоря, бросился прочь.
Работяги подтащили доску и еще расширили дыру Потом отошли.
Люди начали выбираться. Женщины, дети, мужчины — одни опрометью, бледные, в поту, словно убегая из могилы, другие в истерике, с всхлипами и проклятиями на устах, и под конец, самыми последними медленно и безмолвно вышли те, кто не поддался панике.
Они проходили мимо арестантов — кто стремглав, кто еле волоча ноги.
— «Господа!» — прошептал Гольдштейн. — Вы слыхали? «Господа, прошу вас! Умоляю!» Это он к нам обращался…
Левинский кивнул.
— «Я вам за это… Я вам дам», — передразнил он тюленя. И добавил: — Шиш с маслом. Удрал, как последняя скотина. — Он взглянул на Гольдштейна. — Что это с тобой?
Гольдштейн прислонился к его плечу.
— Слишком уж чудно. — Он дышал с трудом. — Не они нас освобождают, а мы их.
Он захихикал и стал медленно заваливаться на бок. Товарищи поддержали его и аккуратно положили на горку свежевырытой земли. И стали ждать, пока все выйдут из подвала.
Узники, отмотавшие по много лет срока, они стояли и смотрели сейчас на тех, кто, проведя в заточении всего несколько часов, проносился мимо них пулей. Левинский припомнил: нечто похожее уже было, когда они повстречали на дороге беженцев, что уходили из города. Он увидел служанку в голубеньком платье с белыми горошинами — она как раз вылезала из подвала. Отряхивая юбки, девушка ему улыбнулась. За ней выбирался одноногий солдат. Он выпрямился, привычным движением просунул под мышки костыли и, прежде чем двинуться дальше, отдал арестантам честь. Одним из последних вышел совсем древний старик. На лице его длинными бороздами пролегли морщины, как у спаниеля.
— Спасибо, — проговорил он. — Там, внутри, есть еще заваленные.
Медленно, по-стариковски, он начал подниматься по скособоченным ступенькам. Позади него работяги уже лезли в проем.
Они топали обратно в лагерь. Они чуть не падали от усталости. Они тащили с собой убитых и раненых. Арестант, которого придавило стеной, тем временем умер. В небе пылал закат. Даже воздух был напоен его золотисто-багряным сиянием, и это была картина столь неописуемой красоты, что, казалось, время остановилось, и в этот час на земле просто не может быть руин, разрушений, смерти.
— Хороши герои, нечего сказать, — бормотал Гольдштейн. Он уже оклемался после сердечного приступа. — Убиваемся тут, как психи, а все ради кого? Ради этих…
Вернер посмотрел на него.
— Нельзя тебе больше ходить на разборку. Это безумие. Как ни берегись, а на этой работе ты себя угробишь.
— А куда мне деваться?
— Надо что-нибудь другое тебе устроить.
Гольдштейн вымученно улыбнулся.
— Похоже, я помаленьку созреваю для Малого лагеря, так?
Вернер, однако, нисколько не смешался.
— А почему нет? Это надежно, а свои люди нам всюду нужны.
Десятник — тот, что пинал заключенного номер 7105, — теперь подошел к нему снова. Какое-то время он молча шагал рядом, потом сунул что-то ему в руку и снова отстал. Номер 7105 раскрыл ладонь.
— Сигарета, — пробормотал он в изумлении.
— Начинают давать слабину. Не иначе, это развалины им на нервы действуют, — заявил Левинский. — О будущем стали задумываться.
Вернер кивнул.
— Поджилки затряслись. Запомни этого десятника. Может, еще пригодится.
Они плелись дальше сквозь мягкий вечерний свет.
— Подумать только, город, — немного погодя сказал Мюнцер. — Дома. Люди на свободе. И все это в каких-то двух шагах. Как будто и мы уже не за решеткой.
Номер 7105 поднял голову.
— Хотел бы я знать, что они про нас думают?
— Ну а что им такого думать? Бог их знает, что им про нас вообще известно. Да и у самих-то у них вид не слишком радостный.
— Теперь уже нет, — согласился номер 7105.
Никто не возразил. Начинался тяжелый подъем к воротам лагеря.
— Эх, жаль у меня нет собаки, — вздохнул номер 7105.
— Да, отличное вышло бы жаркое, — подхватил Мюнцер. — Мяса килограммов пятнадцать.
— Да я не в том смысле, чтобы пожрать. Просто чтоб была собака, и все.
Проезда нигде не было. Все улицы и переулки были завалены.
— Поезжай обратно, Альфред, — сказал Нойбауэр. — Подождешь меня около дома.
Он вылез, решив пробираться дальше пешком. Вскарабкался на груду камней, перегородившую улицу, — это обрушилась стена. Остальная часть дома странным образом уцелела. Стену сорвало, словно занавеску, и теперь можно было заглянуть в квартиры. Взмывали ввысь и обрывались в пустоту лестницы. На втором этаже красовалась, еще целехонькая, спальня красного дерева. Обе кровати мирно стояли рядышком, только один стул опрокинулся да раскололось зеркало. Этажом выше на кухне оторвало водопроводную трубу. Вода растекалась по полу и каскадами падала вниз — тоненький, посверкивающий водопад. В салоне красная плюшевая софа встала на дыбы. Картины в позолоченных рамах криво висели на полосатых обоях. Там, где оторвало стену, как над обрывом, застыл в неподвижности мужчина. Лицо его было в крови, и он, не отрываясь, смотрел вниз. За его спиной, как безумная, носилась женщина с чемоданами, пытаясь запихнуть туда фарфоровые статуэтки, подушки от софы, белье…
Вдруг Нойбауэр почувствовал, что развалины под ним шевелятся. Он отступил на шаг. Развалины продолжали шевелиться. Он наклонился и принялся разгребать битый кирпич и куски цемента. Из-под них появилась, вся в пыли и щебне, сперва кисть руки, а затем и сама рука, серая, медленная, словно усталая змея.
— На помощь! — завопил Нойбауэр. — Тут человек!
Никто не отозвался. Он огляделся по сторонам. На улице ни души.
— Помогите же! — крикнул он мужчине с третьего этажа. Но тот только медленно отирал кровь с лица и не обращал на него внимания.