Искра жизни (перевод М. Рудницкий)
Шрифт:
— Ползите по-пластунски! — кричал он. — Они будут стрелять!
— Бегите! Или так и будете торчать в мышеловке!
На улице сквозь вой и грохот уже застрекотали первые очереди.
— Ну? Слышите? Лечь! Распластаться! Пулеметы хуже бомб!
Однако Левинский ошибся. После третьего сильного взрыва пулеметы умолкли. Часовые поспешили покинуть вышки. Левинский подполз к двери.
— Теперь уже не страшно! — прокричал он Бергеру прямо в ухо. — Эсэсовцы смылись.
— Может, лучше не выходить?
— Да нет. Барак нас не защитит. Еще завалит,
— Бежим! — закричал Майерхоф. — Если разбомбило ограду, мы сможем уйти!
— Заткнись, идиот! В твоей арестантской пижаме тебя сразу поставят к стенке.
— Выходите!
Тесной гурьбой они вышли из барака.
— Держаться всем вместе! — скомандовал Левинский. Потом схватил Майерхофа за лацканы куртки и притянул к себе. — А тебе, если начнешь дурить, я своими руками шею сверну, понял? Идиот несчастный, или ты думаешь, мы имеем право как раз теперь так рисковать? — Он его хорошенько встряхнул. — Ты понял меня или нет? Или сразу свернуть тебе шею?
— Оставь его, — сказал Бергер. — Ничего он не сделает. Сил у него нет, да и я послежу.
Они лежали недалеко от барака, откуда сквозь клубящийся туман еще видны были его темные стены. Со стороны казалось, будто барак дымится и вот-вот вспыхнет. Они лежали, вжавшись в землю, затылками ощущая гигантские тиски нечеловеческого грохота и всем телом ожидая очередного взрыва.
Взрыва не последовало. Только зенитки бесновались по-прежнему. Вскоре и со стороны города бомб тоже не стало слышно. Зато тем отчетливее начали доноситься сквозь шум щелчки одиночных винтовочных выстрелов.
— А стреляют-то у нас, в лагере, — сказал Зульцбахер.
— Это СС. — Лебенталь поднял голову. — Может, в казармы угодило, и Вебера с Нойбауэром прихлопнуло…
— Ишь, чего захотел, — хмыкнул Розен. — Так не бывает. Да и не могут они в такой туман прицельно бомбить. Небось только парочку бараков порушили, и все.
— А где Левинский? — спросил Лебенталь.
Бергер огляделся по сторонам.
— Не знаю. Минуту назад здесь был. Ты не знаешь, Майерхоф?
— Нет. И знать не хочу.
— Может, пошел разведать, что к чему?
Они снова прислушались. Тревога их росла. Вдали снова послышались одиночные выстрелы.
— Может, побег? — предположил Бухер. — А эсэсовцы теперь отлавливают.
— Не дай Бог.
Каждый знал: в случае побега весь лагерь построят на плацу и прикажут стоять, покуда беглецов, живыми или мертвыми, не доставят обратно. Это неизбежно повлекло бы за собой еще несколько десятков смертей и самую дотошную проверку всех бараков. Вот почему Левинский так наорал на Майерхофа.
— С какой стати сейчас-то бежать? — заметил Агасфер.
— А почему нет? — взвился Майерхоф. — Каждый день…
— Успокойся, — оборвал его Бергер. — Ты у нас воскрес из мертвых, и от этого, должно быть, малость свихнулся. Думаешь, что ты Самсон. [11] Ты на полкилометра отойти не успеешь.
— Может, Левинский сам дал деру. У него-то причин достаточно.
— Брехня! Никуда он не убежит.
Зенитки умолкли. В наступившей тишине сразу слышнее стали крики, команды и беготня.
11
По ветхозаветному преданию Самсон — герой иудеев, отличавшийся недюжинной силой и храбростью.
— Не лучше ли нам подобру-поздорову убраться в барак? — спросил Лебенталь.
— Верно. — Бергер встал. — Секция «Г» — все в барак! Гольдштейн, проследи, чтобы ваши люди как можно глубже запрятались. Хандке наверняка с минуты на минуту заявится.
— В казармы СС они точно не попали, — с сожалением сказал Лебенталь. — Этой банде все с рук сходит. Наверно, только сотню-другую наших в клочки разорвало.
— А вдруг это уже американцы подходят? — произнес кто-то из тумана. — Вдруг это уже артиллерия?
На секунду все смолкли.
— Заткнись ты! — сердито сказал Лебенталь. — Сглазишь еще.
— Ну, живо, все, кто еще может ползать. Еще перекличка наверняка будет.
Они поползли обратно в барак. При этом снова едва не возникла паника. Теперь вдруг многие — особенно те, кому до этого посчастливилось сидеть хоть на краешке топчана, — перепугались, что не успеют занять свои прежние места. Устремившись к заветным дверям, они орали дурными, охрипшими голосами, оттаскивали других, падали, вставали. Барак все еще был переполнен, и сидячих мест хватало меньше чем на треть заключенных. Но часть лагерников, невзирая на все призывы и крики, остались лежать на улице — эти от пережитых волнений настолько ослабели, что ползти не могли. Паника выбросила их из барака вместе со всеми, а вот вернуться уже не было сил. Ветераны подтаскивали некоторых к бараку. В тумане они не сразу разглядели, что двое мертвы. Они были в крови. Каждому досталось по пуле.
— Берегись!
Они услышали сквозь белое месиво энергичные, твердые шаги, совсем не похожие на бесшумную походку мусульман.
Шаги приблизились и возле барака затихли. В дверь заглянул Левинский.
— Бергер! — позвал он шепотом. — Где пятьсот девятый?
— В двадцатом. А что случилось?
— Выйди-ка.
Бергер подошел к двери.
— Пятьсот девятый может больше не бояться, — быстро и отрывисто проговорил Левинский. — Хандке убит.
— Убит? Бомбой, что ли?
— Нет. Но убит.
— Как это случилось? Его что, эсэсовцы по ошибке ухлопали?
— Мы его ухлопали. Доволен теперь или все еще нет? Главное, с ним теперь покончено. А то он становился опасен. Туман кстати оказался. — Левинский помолчал немного. — Да ты в крематории сам его увидишь.
— Если стреляли в упор, по краям раны будут следы ожога и пороха.
— Никто в него не стрелял. Вместе с ним еще двоих гадов удалось прикончить, пока туман да неразбериха. Эти из самых мерзких были. Один из нашего барака. Крыса, двоих наших выдал.