Искра жизни [перевод Р.Эйвадиса]
Шрифт:
Нойбауер подтянулся. Не исключено, что его интернируют. Разумеется, на короткий срок. Может быть даже, в одном из замков в окрестностях города, с равными ему по положению господами. Он принялся обдумывать, как лучше передать лагерь. Конечно, по-военному. Четкий салют. Без гитлеровского приветствия с поднятой рукой. Да, пожалуй, тут лучше обойтись без этого. Просто, по-военному — рука у козырька фуражки.
Он сделал несколько шагов и отсалютовал своему отражению в зеркале. Нет, не так скованно — не как подчиненный. Он попробовал еще раз. Не так-то просто было добиться нужного сочетания почтительности и элегантного достоинства. Рука по привычке взлетала слишком высоко.
17
Wandervogel (нем.) — член юношеского туристического движения в Германии в начале 20 в. (до первой мировой войны).
Он еще раз козырнул перед зеркалом. Медленнее! Не так суетливо. Он отступил на несколько шагов назад и вновь пошел навстречу своему собственному отражению в зеркале платяного шкафа.
— Господин генерал! Разрешите передать вам вверенный мне…
Примерно так. Раньше при этом противнику вручали и свою шпагу. Как Наполеон III при Седане. Когда-то он проходил это в школе. Шпаги у него не было. Может, револьвер? Исключено! А с другой стороны: при оружии нельзя. Нет, все-таки ему немного не хватало этой военной выучки. Как, например, быть с портупеей и кобурой — снять их заранее или не надо?
Он еще раз пошел навстречу воображаемому генералу. Так. Не слишком близко. Остановиться за несколько метров.
— Господин генерал!..
А может, господин камрад? Нет, если это будет генерал, то, пожалуй, не стоит. А еще лучше: просто четкий салют и после этого рукопожатие. Краткое, корректное — не трясти, а просто пожать руку. В конце концов, речь ведь идет об элементарном уважении — противника к противнику, офицера к офицеру. Если на то пошло — они ведь все камрады, хоть и враги. Допустим, они проиграли после честной борьбы. Почет и уважение тому, кто храбро сражался, но был побежден!
Нойбауер почувствовал, как в нем затрепетал прежний почтовый служащий. Он ощутил себя участником исторического свершения.
— Господин генерал!..
С достоинством. Потом рукопожатие. А может, и короткий обед с победителем — такие примеры рыцарского отношения друг к другу уже были известны. Роммель с пленными англичанами. Жаль, что он не знает английского. Но это не страшно: переводчиков в лагере хватает.
Как быстро, оказывается, можно привыкнуть салютовать на старый манер, по-военному! Да он по сути никогда и не был фанатиком. Скорее просто чиновником, верно служившим отечеству. Вебер и ему подобные или Дитц со своей кликой — это были нацисты.
Нойбауер достал сигару. «Ромео и Джульетта». Сигары лучше скурить. Оставить в коробке штук пять, на всякий случай. Может, придется угостить противника. Хорошая сигара порой оказывается лучше всякой дипломатии.
Он сделал несколько затяжек. А если они пожелают осмотреть лагерь? Пожалуйста. Если им что-то не понравится — он только выполнял приказы. Это понятно каждому солдату. Иногда и у него самого сердце кровью обливалось, но, как говорится…
Ему вдруг пришла в голову мысль. Питание! Хорошее, обильное питание! Вот что необходимо! На это всегда смотрят в первую очередь. Нужно немедленно распорядиться, чтобы увеличили рацион. Тогда все увидят, что он сразу же, как
Штайнбреннер стоял перед Вебером. Лицо его горело рвением.
— Двое заключенных застрелены при попытке к бегству, — доложил он. — В обоих случаях — попадание в голову.
Вебер медленно встал и небрежно, боком, присел на край своего стола.
— С какого расстояния?
— Одного с тридцати, другого с сорока метров.
— В самом деле?
Штайнбреннер покраснел. Он застрелил обоих всего с нескольких метров — ровно столько, сколько нужно, чтобы по краям раны не осталось следов пороха.
— И это была попытка к бегству? — спросил Вебер.
— Так точно.
Оба прекрасно знали, что никакой попытки к бегству не было. Просто так называлась одна из любимых игр эсэсовцев: нужно взять шапку заключенного, бросить ее через голову назад и отдать приказ принести ее; в тот момент, когда заключенный пробегает мимо, он получает сзади пулю за попытку к бегству. Стрелок обычно награждался за это несколькими днями отпуска.
— Хочешь в отпуск? — спросил Вебер.
— Никак нет.
— Почему?
— Это выглядело бы так, как будто я не прочь смыться.
Вебер поднял брови и начал медленно покачивать в воздухе ногой, свисавшей со стола. Солнечный зайчик от его блестящего сапога блуждал по голым стенам, как одинокая светлая бабочка.
— Значит, ты не боишься?
— Нет. — Штайнбреннер твердо смотрел Веберу в глаза.
— Хорошо. Нам нужны надежные люди. Особенно сейчас.
Вебер уже давно присматривался к Штайнбреннеру. Этот мальчишка нравился ему. В нем еще осталось что-то от того фанатизма, которым когда-то славились части СС.
— Особенно сейчас, — повторил Вебер. — Нам теперь нужна гвардия гвардии. Понимаешь?
— Так точно. Думаю, что понимаю.
Штайнбреннер опять покраснел. Вебер был его идеалом. Он слепо благоговел перед ним — как мальчишка может благоговеть перед вождем индейского племени. Он не раз слышал об отваге Вебера в рукопашных сражениях 33-го года. Он знал, что в 29-м году Вебер принимал участие в убийстве пяти рабочих коммунистов и отсидел за это четыре месяца в тюрьме. Рабочих ночью сорвали с постелей и на глазах у близких забили насмерть ногами. Он слышал и о свирепых веберовских допросах в гестапо, о его беспощадности к врагам рейха. Все, чего он желал для себя, было — стать таким же, как его идеал. Он вырос с учением партии. Ему было семь лет, когда к власти пришел национал-социализм, и теперь он был идеальным продуктом новой системы воспитания.
— Слишком много народу попало в СС без настоящей проверки, — продолжал Вебер. — Сейчас станет видно, кто есть кто. Славные времена безделья кончились. Ты это знаешь?
— Так точно. — Штайнбреннер стоял навытяжку.
— У нас здесь уже есть с десяток надежных людей. Лучшие из лучших. — Вебер испытующе посмотрел на Штайнбреннера. — Приходи сюда сегодня вечером, в половине девятого. Там посмотрим.
Штайнбреннер восторженно повернулся на каблуках и вышел, печатая шаг. Вебер встал и обошел вокруг стола. «Вот и еще один… — подумал он. — Уже вполне достаточно, чтобы подложить старику в последний момент хорошую свинью». Вебер ухмыльнулся. Он давно заметил, что Нойбауер собирается предстать перед победителями этаким свежевымытым ангелом, а всю вину свалить на него. Последнее его мало заботило — грехов у него и без Нойбауера хватало; но он не любил свежевымытых ангелов.