Искра жизни. Последняя остановка.
Шрифт:
— Оттащите их после, — скомандовал Вебер — А потом надо будет замкнуть цепь через улицу, чтобы они уже не смогли вернуться сюда.
На плацу осталось много человеческого дерьма. У Вебера был опыт. Он знал, что толпа, как вода до самой низшей точки, попробует вернуться сюда, когда пройдет острое ощущение голода.
Охранники подгоняли отставших. Одновременно они тащили умирающих и мертвых. Умерло только семеро. В транспорте осталось пятьсот самых крепких.
У выхода из Малого лагеря на дорогу из толпы вырвалось несколько человек. Охранники, тащившие умирающих и мертвых, не могли за ними поспеть.
— Стой! — закричал Вебер, когда охранники попытались было последовать за ними. — Все сюда! Троих мы заберем позже. Внимание! Остальные возвращаются.
Толпа устремилась вниз по улице. Котел с едой оказался полностью вычерпанным, но когда началось было построение по группам для возвращения, они вернулись обратно. Однако теперь они были уже не такие, как прежде. Прежде они казались единым монолитом, свободным от отчаяния, что придавало им какую-то тупую силу. Теперь же голод, еда и движение отбросили их в состояние отчаяния. В них снова поселился страх, сделав их дикими и слабыми; они перестали быть массой, они оказались расколотыми на множество индивидуумов, каждый со своим собственным остатком жизни, что сделало их легкой добычей. К тому же они не сидели больше на корточках, тесно прижавшись друг к другу. Они утратили свою силу. В мыслях у них снова были голод и боль. Они стали покорными.
Часть из них оттеснили выше и тем разъединили, другую — при возвращении; остальные стали легкой добычей Вебера и его людей. Они уже не били по головам, только по телам. Медленно формировались группы. Оглушенные, они строились в шеренги по четверо, вцепившись друг в друга руками, чтобы не упасть. Более крепкие обязательно брали под руку умирающего. Со стороны непосвященному могло показаться, что это идет в обнимку, пошатываясь, компания подвыпивших весельчаков. Потом некоторые вдруг запели. Подняв головы, они смотрели прямо перед собой, изо всех сил поддерживали других и пели. Их было немного, и пение их казалось жидковатым и отрывистым. Они прошли через ворота по большому плацу для перекличек мимо выстроившихся трудовых коммандос.
— Что это? Что они поют? — спросил Вебер.
— Это — песня мертвых.
Трое беглецов сидели на корточках в двадцать втором бараке. Они протолкнулись в барак, насколько смогли. Двое половину своего тела спрятали под кроватью, откуда далеко торчали их головы. Вылезавшие из-под кровати ноги дрожали. Дрожь пробегала по ним снова и снова. Третий с бледным от страха лицом глядел на заключенных: «Спрятать — человек — человек». Он вновь и вновь повторял эти слова, тыча себя указательным пальцем в грудь. Других немецких слов он не знал.
Вебер рванул дверь.
— Где они?
Он стоял в дверях вместе с двумя охранниками.
— Долго еще ждать? Где они?
Все молчали.
— Староста помещения! — заорал Вебер.
Бергер сделал шаг вперед.
— Двадцать второй барак, секции… — начал было он рапортовать.
— Заткни свою глотку! Где они?
У Бергера не было выбора. Он понимал, мгновение спустя беглецы будут найдены. Но он также понимал, что ни в коем случае нельзя допустить обыск барака. В нем прятались двое политических заключенных из трудового
Он поднял руку, чтобы показать, в каком углу, но один из надзирателей опередил его.
— Да вот же они! Под кроватью!
— А ну, вытаскивайте их оттуда!
Началась проверка всего помещения. Охранники выдернули беглецов, как лягушек, за обе ноги из-под кровати. Цепляясь руками за стойку, они извивались в воздухе. Вебер наступил им на пальцы. Раздался хруст, и ладони подались. Обоих вытащили из-под кровати. Они даже не кричали. Когда их волокли по грязному полу, они лишь тихо, но очень пронзительно стонали. Третий, тот, что с бледным лицом, встал сам и последовал за охранниками. Его глаза напоминали две черные дырки. Проходя мимо заключенных, он посмотрел на них. Они отвели взгляд.
Широко расставив ноги, Вебер стоял перед входом.
— Кто из вас, сволочи, открыл дверь?
Все молчали.
— Всем выйти из барака!
Они вышли. Там уже был Хандке.
— Староста блока! — громко крикнул Вебер. — Было приказано закрыть двери! Кто их открыл?
— Двери старые. Беглецы вырвали замок, господин штурмфюрер.
— Ерунда! Как это возможно? — Вебер наклонился над замком, который свободно раскачивался в прогнившей двери. — Немедленно вставить новый замок! Давно уже надо было сделать! Почему не позаботились об этом раньше?
— Двери никогда не запирались, господин штурмфюрер. В бараке нет уборной.
— Мне плевать. Чтобы все было сделано. — Вебер повернулся и зашагал вверх по дороге, сзади беглецов, которые больше не сопротивлялись.
Хандке обвел взглядом заключенных. Они стояли в ожидании того, что сейчас разразится гроза. Но этого не произошло.
— Болваны, — проговорил он. — А ну-ка, убрать все это дерьмо.
Обращаясь к Бергеру, он сказал: «Наверно, детальная проверка барака не доставила бы вам большой радости, а?»
Бергер молчал. Он спокойно посмотрел на Хандке. Тот усмехнулся.
— Считаете меня дураком, не так ли? А я знаю больше, чем ты думаешь. И я до вас доберусь! До всех! До всех задирающих нос политических идиотов, понимаешь?
Тяжело ступая, он последовал за Вебером. Бергер повернулся. У него за спиной стоял Гольдштейн.
— Что он имел в виду?
Бергер пожал плечами.
— В любом случае нам надо немедленно сообщить Левинскому. И сегодня спрятать людей где-нибудь в другом месте. Может, в двадцатом блоке. Пятьсот девятый все знает.
XVIII
Утром над лагерем опустилась густая пелена. Сторожевые башни с пулеметами и прилегающие к ним зеленые насаждения растворились в тумане. Поэтому какое-то время казалось, что от концентрационного лагеря не осталось и следа, словно туман превратил ограждение в мягкую обманчивую свободу и достаточно было сделать шаг вперед, чтобы убедиться, что их уже здесь больше нет.
Потом завыли сирены, и вскоре раздались первые взрывы. Они явились из какого-то аморфного небытия, лишенные направленности и происхождения. Эти взрывы без особой разницы могли произойти в воздухе, за горизонтом или в самом городе. Они были разбросаны, как раскаты грома многих приглушенных гроз, и по светло-серой ватной бесконечности чувствовалось, что никакой опасности в них нет.