Искры гаснущих жил
Шрифт:
— И ты разлеглася, корова, — мамаше надоело ссориться с отцом, и она легко сдвинула ширму, каковую вовсе полагала блажью и роскошеством. Чего Таннис от своих прятаться? — Валяешься, а в голове ветер!
Мамаша хлестанула наотмашь засаленным полотенцем.
— Прекрати, — буркнула Таннис, приоткрыв глаз.
— Что? Небось не думала, что узнаю?
Сердце ухнуло. Неужели мамаша лишнее прознала? Вечно она то в вещи нос свой сунет, то матрац перетрясать берется, то под кровать лезет, пол простукивает, словно опасаясь, что Таннис утаит те скудные гроши,
Чего?
Листовок в дом Таннис не таскала, а то мало ли. Деньги же Таннис хранила не дома, зная этакую мамашину привычку. А о томместе знали немногие, и этих немногих давным-давно в живых нет.
— Мало тебе было! — мамаша перехватила полотенце левой рукой и вновь хлестанула, попав по плечам. Удар не был сильным, а обижаться Таннис давно отвыкла. — Опять с ворьем связалась? Выродила на свою голову!
— Ма, отвали, — Таннис от полотенца увернулась.
— Все знаю, — мамаша перехватила полотенце поудобней и замахнулась, но не ударила. — Кто он?
— Кто?
— Хахаль твой!
— Какой хахаль?! Ты о чем…
Мамаша подскочила и вцепилась в волосы Таннис, дернула, не зло, скорее уж раздражение выплескивая. Она-то с характером женщина, ей проораться надобно, потом сама же жалеть возьмется, и тоже громко, искренне.
— Тот хахаль, к которому ты на свиданки бегаешь!
Вот же… оттолкнуть? Так разорется… все услышат… и ладно бы только слышали, но нет, народец любопытный в доме обретается, и с кого-нибудь станется следом пойти…
…за Таннис и так всю неделю ходят, приглядывают издали, чтобы не сбежала. Не доверяет Грент… и правильно делает.
Вот только бежать ей некуда.
Пока.
— Какой, на хрен, хахаль? — Таннис терпела, хотя с легкостью могла сбросить сухопарую ослабевшую мамашину руку. — Чего ты себе придумала?!
— Я придумала? — пальцы мамаша разжала и вновь за полотенце взялась. Била не со злостью, но шлепки получались звонкими, громкими. — Я, значится, придумала… я ж тебя, охальницу, вырастила… ночей не спала… берегла…
Таннис закрыла голову руками. Было не больно, скорее утомительно.
— На работу устроила… и мужа приличного нашла, почитай…
А вот это интересно.
Мужа, значит… приличного, то есть при деньгах. И небось, муж этот несостоявшийся, чтоб ему провалиться, мамаше приплатил или обещался приплатить за согласие.
— Или думаешь, что на тебя, красу ненаглядную, много охотников?
Таннис фыркнула. Ей, конечно, далеко до дамочек из журнала, но и нельзя сказать, чтобы от Таннис мужики шарахались, скорее уж наоборот. Ее несказанно бесили пошлые шуточки, свист вслед или, от особо наглых, шлепки по заднице, которые сопровождались диким гоготом. Иные норовили пощупать не только задницу… пытались как-то и в уголке зажать, ну да Господь Таннис силой не обидел, да и Войтехова наука за годы не пропала. Некоторые, не мудрствуя особо, деньги совали. Этих Таннис посылала куда подальше вместе с деньгами.
Гордячка.
Не гордячка она, просто… мерзко
А тут мамаша со своею свадьбой.
Перехватив полотенце, Таннис дернула и легко вырвала его из мамашиных рук.
— С кем и о чем ты договорилась?
И мамаша, разом растеряв пыл, вздохнула, охнула, схватившись за поясницу — давненько на нее жаловалась, но доктора позвать не желала, жалела денег. Мазь она делала сама из прогорклого жира и давленного лука, подмешивала в нее еще что-то столь же вонючее и, намазав спину, кутала сверху старым отцовским шарфом. Мазь от хранения застаивалась и воняла с каждым днем все горше.
— В могилу меня сгоните со своим папашей, — пробурчала мамаша, опускаясь на кровать.
А ведь она не такая и старая, еще и сорока нет. Но лицо потемневшее, огрубевшее, морщинами расписано. Под глазами мешки. Губы узкие, сжатые, и кожа на шее обвисла. В волосах седины изрядно, и волосы эти мамаша расчесывает день через два, оттого сбиваются они колтунами.
Сама ссохлась. И руки кривоватыми куриными лапами торчат из широких рукавов. Пальцы-то гнутся еле-еле… а туда же, упрямится, ходит работу искать.
Только кому она нужна?
— У него хоть деньги есть?
— Есть, — сказала Таннис чистую правду: денег у Грента водилось немало.
От мамаши пахло мазью и еще брагой, небось, тоже приложилась. Прежде-то она пила мало, разве что по праздникам, да все больше самодельную наливочку жаловала. А тут вот…
…после того, как ее с завода погнали, наливка стала роскошью.
— Если есть, то бери, — мамашин заскорузлый палец ткнулся в бок Таннис. — Требуй, чтоб давал. И подарков не стесняйся.
Как будто Таннис сильно стеснительной уродилась. Только если она когда-нибудь и пойдет с мужчиной, то не за деньги, и не за подарки.
— Ничего, девочка моя, — мамаша по-своему расценила молчание. Она обняла Таннис, прижала к себе и ласково, как уже давно не делала, погладила по коротким волосам. — Ничего, хорошая моя… так оно всегда… у одних все, а другие…
Мамаша шмыгнула носом. И из светлых глаз ее покатились слезы. Плакала она обычно громко, навзрыд, и оттого рыдания выходили какими-то натужными, точно ненастоящими.
Не получалось ее жалеть.
— Бери, что твое, пока молода. Молодость, она быстро проходит… радуйся жизни… а если этот твой и вправду с деньгами, то пусть поможет… пусть вытащит тебя отсюда.
Таннис сама себя вытащит.
Влипла сама.
И вытащит тоже. Сбежать не получается? И ладно. Не будет она бегать. Всего-то надо — отнести коробку на склад и получить у Грента оговоренную плату. Или даже наоборот, пусть сначала заплатит. Да, так оно надежней…
Мамаша, уткнувшись в плечо Таннис, рыдала… все-таки надо будет забрать их, не в квартиру Таннис, но просто забрать, поселить в месте поприличней, чтоб хотя бы без сырости этой и тараканов, а то мамаша их боится.