Искры
Шрифт:
— Не тронь ее!
— Они все заодно!
— Метись отсюда!
Женщины сорвали с полицейского фуражку и вытолкали вон из толпы. Потом настигли Стародуба, уцепились за полы шинели, беспорядочно закричали:
— Почему уходишь от народа?
— Где Жемчужников? В тюрьму его, душегуба!
— Зачем бросил людей в земле?
— Лезь в шахту!
Полицейские, как борзые, набросились на женщин, завязалась рукопашная, но подоспели мужчины, и вскоре полицейские, придерживая ножны шашек, под градом сыпавшихся на них кусков угля, разбежались.
Стародуб исчез.
— Где
— В контору, братцы!
— С земли ее сне-е-сть!
Лавина женщин и шахтеров двинулась к главной конторе, взломала запертые двери, бурным потоком разлилась по комнатам. И затрещали стулья, столы, зазвенели стекла.
Час спустя, на шахту прибыл конный наряд казаков.
Весь день и всю ночь шли спасательные работы. Никто из рабочих не поднимался из шахты, и все это время, обессилевшие от слез, в мучительном напряжении, жены и матери стояли у подъемной машины. При виде доставляемых из шахты убитых женщины доходили до исступления. Они срывали с убитого рогожу, судорожно трясли кулаками, умоляли мертвых открыть глаза, сказать хоть слово, до хрипоты заклинали судьбу вернуть кормильца осиротелым детям, проклинали тахту и горькую свою судьбу.
Под утро четвертого дня в вентиляционном штреке нашли Ивана Недайвоза и дядю Василя, а в лаве — двух крепильщиков его бригады. Это были последние.
Недайвоз пытался сам вынести из лавы дядю Василя, но смог добраться только до вентиляционного штрека. Задыхаясь от недостатка воздуха, нечеловеческими усилиями разбрасывая камеи и загромождая ими путь назад, он медленно продвигался вдоль пласта, вперед на четвереньках, бережно перекладывая с места на место бездыханное тело старого шахтера, пока, выбившись из сил, не потерял сознания.
Егор купил гроб, обил его черной материей и белыми крестами, но тело сына больница обещала выдать только после того, как будет произведено вскрытие.
И он привез гроб на квартиру Чургиных. Но едва он вошел в комнату, как прибежал рабочий и сообщил о катастрофе, передав Варе, чтобы немедленно вызвала доктора Симелова.
Несколько раз Егор с женой и Игнатом Сысоичем ходили к шахте, слышали исступленные причитания женщин, плач детей, наблюдали рукопашные схватки с полицией, остервенелый разгром конторы и не успевали осмыслить того, что происходило вокруг. Егор наблюдал, как казаки, наезжая на людей, разгоняли толпу, как женщины умоляли их пропустить к шахте, заклинали их матерей, кулаками били по их коленям, по лошадям, но казаки грубо покрикивали:
— Разойдись, приказано! — и короткие нагайки их мелькали в воздухе.
Егор заметил, что шахтеры и на него смотрели со злобой, и ему стало не по себе. Он готов был сорвать с брюк своих красные лампасы, сбросить злосчастную фуражку с красным околышем. Ведь у него самого такое горе!
Вот, плача и потрясая кулаками, к нему подбежала женщина.
— Казак! Ты ж человек! — сказала она с полными слез глазами. — Неужели у тебя сердце окаменело, что ты не скажешь им ничего? Почему они не пускают меня? Там, может, сына моего Ваню убитого подымают!
Егор
— Я не здешний, сестра. Им велят так делать. А у меня, может, свое горе не легче твоего.
Арина заплакала, косынкой закрыла глаза.
— У нас свое горе, милушка. У нас тоже… — она не договорила и отвернулась.
— Тоже? Нет, кабы такое горе у тебя было, ты бы не так заревела! Все вы изверги! — кричала женщина.
Егор задрожал, левый ус его нервно шевельнулся, и не успел Игнат Сысоич удержать его, как он одним шагом настиг женщину и негодующе выкрикнул:
— Я не изверг! У меня тоже сына убили! Ты смотришь на картуз? Сюда гляди! В душу гляди! — кулаком бил он себя в грудь.
Люди обступили их. Высокий шахтер с лампой в руках подошел к Егору, тихо сказал, положив руку ему на плечо:
— Успокойся, станишник. Ей тяжело, потому она так…
Егор заметил, как зашептались верховые, глядя в его сторону, и вышел из толпы.
Потому и не спал Егор, потому всю ночь вместе с Игнатом Сысоичем дымил цыгарками возле раскрытой дверцы печки. О чем он думал и что решил — никто не знал, но Игнат Сысоич видел, что эти события не прошли для Егора бесследно.
Утром на третий день вернулись Варя с Леоном. Вид у них был измученный, глаза воспалены, лица суровы.
— Не хоронили сынишку? — спросила Варя, переодеваясь.
— Не дали. Сегодня схороним, — глухо ответил Игнат Сысоич.
— Будем хоронить всех вместе. Смерть у них одинаковая. Как ты, Егор Захарыч? — спросил Леон.
— Да, смерть у них одинаковая, — тихо проговорил Егор и, вспомнив об Алене, добавил: — И Алена чи выживет? Нефед закатал ее арапником.
Леон раскрыл глаза, несколько мгновений смотрел на него, ничего не понимая, и сел на табурет.
— Расскажи, — сумрачно произнес он.
Егор рассказал то, что видел, передал слова Алены.
И в глазах Леона пошли круги.
А в конторке Чургина в это время шло заседание руководящей группы кружка. Семен Борзых сердито убеждал Чургина не выходить из подполья.
— Поймите, товарищи, и ты, Илья: ведь ты голова организации. Как можно тебе быть председателем стачечного комитета? Тебя сейчас же посадят. А с кем мы тогда останемся? Нет, я не согласен. Я протестую, если на то пошло, и сейчас же вызову Луку из Новочеркасска. Я сам пойду к Стародубу.
— Не понимаю тебя, Семен, — возразил Чургин. — Рабочие-то хорошо знали, когда выбирали, что меня посадят? Не могу я прятаться в кусты. Арестуют — ты заменишь, Загородный, есть кому. Словом, я иду к Стародубу.
Его поддержал Загородный, но Семен Борзых решительно настаивал на своем. И Чургин в конце концов согласился с ним.
Выждав, пока Варя получила в конторе пятьдесят рублей на похороны, а Митрич развез восемь конторских гробов по квартирам семей погибших, Борзых Семен, Загородный и тетка Матрена направились в контору к управляющему.