Искупление
Шрифт:
Он распланировал этот день от и до, убедил увиливающего друга, что идти им стоит к хозяину вод вместе, узнал место захоронения ведьмы, мысленно раскалил докрасна баню, выбил из себя всю дурь душистым березовым веником. Все просто и коротко, главное — дождаться Бестужева.
Только перед этим совсем немного переговорить с Агидель. Елизаров не знал, о чем пойдет их разговор. В голове — пронзительная пустота, а руки уже катят коляску следом. К его удивлению, девушка свернула с деревенской дороги и направилась к полям. Гулять там было опасно — солнце немилосердно жгло, бродила среди пустых полей, лишенных урожая, полуденница. Юную ведьму это нисколько не тревожило — тонкие пальцы касались высоких стеблей мятлика, прихватывали, собирая небольшой букет, васильки. Иногда она останавливалась, поднимала веснушчатое лицо к небу и улыбалась так широко, так открыто,
Он пропал. Где та храбрая нахрапистость, с которой он пер вперед в отношениях? Где самоуверенность, легкость в мыслях и тишина внутри? Вместо привычного желания обладать, похоти и симпатии в него впились цепкие корни чего-то глубокого, пугающего.
Не чувствовалась боль в воспаленных перебинтованных ладонях, он просто катил инвалидную коляску следом, как на привязи. Развернуться бы, вернуться к избе… Вместо этого он ускорял движение рук, не желая упустить Агидель из виду.
Совсем скоро она почувствовала его взгляд, замерла, напряглись плечи, но ведьма не обернулась. Аккуратно присела на смятую пожухлую траву, расправила платье на острых коленках. Где-то под самыми облаками аккурат над ней парил свободный сокол, клекотал, распевая оды своей воле. Широкие крылья оставляли смазанную тень, когда он резко пикировал над ведьминой головой. Рыжая улыбалась, щурясь, игриво взмахивала тонкими руками ему навстречу.
— Гляди-ка, с птицами ты находишь язык быстрее, чем с людьми. — Нерешительно замирая в паре метров, Елизаров хрипло хохотнул, поднял лицо, чтобы вместе с нею следить за плавным полетом.
Агидель обернулась, скользнула по нему настороженным колючим взглядом и, замявшись, ответила:
— Это Василько.
Он знал это почти наверняка. Догадался, как только она весело взвизгнула, первый раз протягивая к птице ладошки с широко растопыренными пальцами.
В этой деревне умение Елизарова удивляться атрофировалось, скептичность давно сдохла в болезненных муках. Лешие, водяные, домовики и гадящие в тарелки мерзкие шишиморы. Увидев обращение рыжего у печи, Славик почти сошел сума. Гребаный эффект неожиданности — рядом с пускающей слюну на их мясо Гавриловой других сюрпризов он совсем не ожидал. А парнишка такое выкинул. Если рыжий умеет превращаться в мышь, то почему в сокола не сможет? Как вообще работает эта деревенская магия? Что породило всех этих существ?
Иногда ему становилось на самом деле страшно: если всё это существует наяву, не приснилось ему в бредовом сне, то, где границы мироздания? Что ждет их наверху? Бог и Дьявол, решающие судьбу их душ? Или голод и тьма, приютившие погибшую Надю? Мир был огромен, он не поддавался анализу, чихал на науку и формулы таких маленьких и никчемных существ, как человек. Убьет их мутировавший вирус или наплыв незнакомой нечисти? За что зацепиться и где найти ориентир? Неопределенность его топила, загоняла в озноб заметно ослабевшее тело, замедляла кровоток. И вместе с этим поднималась надежда. Вдруг права Малахитница, он ещё сможет ходить?
— Не удивительно. Значит он оборотень?
Удивленно взметнулась тонкая бровь, Агидель не ожидала, что новость он примет спокойно. Стараясь вернуть самообладание, она откинулась назад на вытянутые руки и прикрыла глаза, поправляя его предположение:
— Он двоедушник[1]. Всегда им был.
— Это сделало его таким… — Елизаров запнулся, впервые за жизнь он пытался подобрать более мягкие слова. Отгонять пугливую девушку не хотелось, рядом с ней становилось неожиданно спокойно. — Необычным.
Она верно истолковала вопрос. Не обиделась.
— Это сделала с ним наша мать. — В голосе девушки прорезались злые ноты. Неожиданно, её прорвало. Поспешно, глотая окончания слов, выплескивая то, что так давно накопилось, Агидель начала рассказ. Елизаров трусливо замер, слился с инвалидной коляской, боясь спугнуть её порыв, желание открыться. — Он старше меня на два года, и сколько себя помню, всегда умел обращаться. То в стрижа, то в неловкого громкого ежа, а бывало, чтобы рассмешить меня, брат становился несуразно огромным кроликом. Ой и метал он горох по избе, отец был в гневе. Как все мальчики рос, даже разумней других был, серьезней. А мама боялась. Стоило ему в другой образ перекинуться, в истерику впадала, все тряслась: а вдруг деревенские прознают? Забьют его, а нашу семью со света изживут. Плакала, угрожала, даже ремнем единожды отходила, чтоб забыл эти свои причуды. Да только Василько жизни без этого не знал, для него же это так
Воздуха не хватало, раскрасневшаяся Агидель запнулась на последнем слове и замолкла, только шумно вздымалась грудная клетка. Смех её казался настолько горьким, что он не смог сдержаться, беспомощно вцепился пальцами в горячие ручки кресла, натянулись, сжимая кожу бинты. Ведьма отдышалась, разочарованно покачала головой и продолжила.
— А потом папу задрал медведь, не смог никто больше матушку успокаивать, не стало у нас защитника. И она пошла на болота. Поговаривали, что там жила ведьма, в Козьих кочах тогда никого из колдуний не было. Мамы не было пять дней. Пять страшных дней. Василько сам коз на пастбища гонял, кормились мы молоком да яйцами. Помню, как успокаивал меня, по волосам гладил и колыханки пел. Он мне тогда таким большим казался, ответственным… Теперь понимаю, что он таким же испуганным ребенком был, но слабины не показывал. Мать вернулась на шестой день, а он не смог обратиться. Раз, другой… Я видела боль и дикий ужас в его глазах, Славик. Видела, как он метался, бился о стены, а затем падал, скручиваясь в бессильный комок. Он умолял мать… — Девушка запнулась и Славик не сдержался, подкатил коляску ближе, ровняясь с ней. Только сейчас он заметил влажные дорожки на щеках, крупные слезы, срывающиеся со светлых ресниц. — Она уничтожила сына своими собственными руками. Просто потому, что боялась, что могут сказать другие. Она сломала его крылья…
Короткий порыв, без возможности анализа. Елизаров протянул к ней свою руку. Пальцы несмело коснулись теплой щеки, смахивая очередную слезу, поглаживающим движением скользнули по скуле. Четыре глухих толчка сердца. Таких больных, на самом конце языка, неспособного подобрать нужных утешающих слов. А Агидель не отпрянула. Прикрыла припухшие покрасневшие глаза, совсем по-детски обиженно всхлипнула. Обида грызла её много лет.
Много лет она не давала выхода злости, не с кем было поделиться ей своим горем. Елизаров даже представить боялся, насколько это ужасно — видеть, как чахнет дорогой сердцу человек, как теряется разум брата.
— Ведьма умерла и колдовство рассеялось?
— Как бы не так. — Засмеявшись, она стыдливо отстранилась от его ладони, размазала слезы по щекам подрагивающими пальцами. — Я за это своей душой расплатилась.
Увидев непонимающе приподнятые брови и напряженно подавшееся вперед тело Елизарова, Агидель хрипло рассмеялась, зажала подушечками пальцев глаза, пытаясь унять злые слезы.
— К Чернаве я побежала сразу же, как только она объявилась в Козьих кочах. Ведьма сразу велела Василько привести. Напевала всё, дымящие травы жгла, а снять заклятие не сумела. Сказала, сильная работа, погибнуть или дар растерять можно. Я ужасный человек, Славик, когда она умирала, я порадовалась. Бежала к покосившейся избе так, что горело в груди и тряслись ноги, я знала, что перед смертью каждая ведьма от дара избавляется. Помню её взгляд… Пустой, наполненный такой мукой. Наполненная силой, Чернава сгорала изнутри. Селяне и крышу над кроватью сняли, чтоб отойти ей легче было. Ой как боялись они последних дней ведьмы. Все боялись. Всё небо черным от воронья было, у коров молоко пропало, волки ночами выть перестали. Как кричала Чернава было слышно у самого въезда в деревню. Когда я открыла двери, она почуяла мой трепет, улыбнулась так горько, что мне бы сгореть вместе с ней алым пламенем. И протянула мне свою руку. Какой же силой она обладала… Знаешь, я не верю, что она умерла молодой. Мне всегда казалось, что в юном теле жила древняя глубокая старуха — не могла она за сорок лет скопить такого опыта, не было ни в одном из деревенских такой глубины.
Тяжело вздохнув, Агидель замолчала, скосила на него настороженный взгляд и тут же отвернула заплаканное лицо. Внутри Елизарова сонно заворочалось недовольство, заговорило едким противным голоском.
Пожалела она, что открылась тебе. Да и кто захотел бы делиться сокровенным с таким сухим моральным уродом?
— Не нужно быть гением, чтобы понять, что у тебя всё вышло.
— Это того стоило. Найти нужное заклинание среди всех этих пыльных тетрадей было нелегко. Я смогла, встала в круг с призванной нечистью, разбила золотые цепи, зажимающие грудь брата так плотно, что ни вдохнуть, ни выдохнуть. И была уверена, что умру сама. Я думала, что последней услышанной песней останется клекот счастливого сокола, взметнувшегося вверх к небесам. Не знаю, каким чудом из того состояния выбралась, помню руки Василько и свою подушку на кровати, он так глупо кутал меня в одеяла, до самого носа. Я почти задохнулась.