Искупление
Шрифт:
До первой избы он не дошел — дополз. Больше болтаясь на коляске, чем толкая её. Не хватило сил даже на улыбку, когда хозяйка за забором зашлась гневной тирадой, лупцуя козу, жадно жрущую кочан капусты на огороде. Рогатая тварь даже не подумала ринуться вон — пониже наклонила голову, щуря глаза и отворачивая морду от влажной половой тряпки. Горизонтальные зрачки целеустремленно косили на гряду с морковью — алчная скотина не планировала заканчивать пир.
От лицезрения умилительной картины отвлек появившийся из ниоткуда Василько. Не было привычной улыбки на лице, глаза выпучены и в них плещется страх. А в руках огромные ветви рябины с пышными алыми кистями ягод. Такой ворох, что листья забиваются под расстегнутую рубашку, топорщатся по обе стороны от едва смыкаемых крупно дрожащих рук. Он выглядел не жалко — страшно. Внутренности
Он ждал их, это видно с первого взгляда. Потому что, когда расфокусированный наивный взгляд метнулся к их силуэтам, тот радостно завопил и припустил к ним бегом. Не видя дороги из-за своей огромной ноши, спотыкаясь и нелепо дергаясь, теряя мелкие рябиновые веточки и гроздья ягод. Когда между ними оставалось пару метров, парень нелепо подпрыгнул и резко развернулся обратно:
— Быстрее, Сашенька, Славочка, быстрее. До дому. Украшать и прибирать, рябинкой заправлять. Скорее, по ваши души она идет, быстро-быстро рыщет, приноровилась к трем ноженькам, что зверье скорая. Ой, поспешите, Славочка, Сашенька, ой сожрет она… Давно искала, давно ждала. — Зачастил так быстро, так испуганно, что страх его размножился, вцепился в загривок Бестужева, начал выдирать кусок за куском, стараясь перекусить позвонки, парализовать. Из бодро вылетающих испуганных слов Саша никак не мог выявить смысл. А ноги уже сами бежали, тело работало на последнем издыхании, заставляя инвалидную коляску бешено скрипеть, подпрыгивая на кочках. Славик попытался подставить к колесу руку и тут же зашипел, отдергивая её от обжигающего движения.
— Саня, стой, тебя кто под хвост ужалил? Эй, дурачок, что панику нагнетаешь? Ты мне Бестужева сломал, смотри что творит? — Сумки норовили выпасть из рук, скатиться с колен на каждой кочке. Грязно выматерившись, Елизаров разжал руки и ворох вылетел на дорогу, а он вцепился в подлокотники. Ничего, сейчас дурной Бестужев про паникуется и как миленький вернется подбирать их пожитки. Нашел кого слушать, паникер…
Колесо коляски въехало в колею от телеги, клацнули зубы и тело Славика чуть не вышвырнуло боком, заставляя ругнуться. Скорость, с которой припустили два парня, не позволяла ему перехватить управление, зажать колеса, останавливая. Ребята словно его не слышали.
— Я с кем говорю, Саня, ты больной? Дебилизм теперь воздушно-капельным передается или у тебя малахитница за информацию мозг взамен забрала? Я тебе гово… — Он запнулся на полуслове, просто проглотил окончание, закашлялся. И затих, до белизны костяшек сжимая руки на подлокотниках. Боковое зрение заметило шевеление и теперь Елизаров жалел, что повернул голову.
С поля за ровным рядом изб, граничащим с подлеском, к ним бежало нечто. Лунный свет очерчивал резкие движения темного силуэта, скачущего вперед рвано, неправильно. Выгибались в разные стороны три конечности, без одной передней существо припадало на правую сторону. Выкручивались суставы. Вытягивалось и снова сокращалось тело. Человеческое. Елизаров был уверен, что это человек. Мозг пытался анализировать, но ничего в голову не шло. Состояние шока. Кома испуганного кролика.
Оно смотрело на них, то, как тварь вскидывала голову и затем ускорялась, не оставляло никаких сомнений. Будь у него ноги, он припустил бы быстрее этих двоих. Сердце провалилось вниз, ляпнуло об желудок, от этого нервного спазма трусливо сжало мочевой пузырь. Адреналин уже гнал кровь вперед.
— О, ля, а ну-ка резвее припустили, пацаны, быстрее говорю! Догоняет!
Испуганно завизжал Василько, запнулся, перепрыгивая через закрытую калитку у их избы. Замер, теряя заветные секунды, открывающий крючок Саша. А затем Бестужев стрелой взлетел по пандусу, пытаясь с наскока взять инвалидным креслом порог. Ожидаемо. Славу вытряхнуло вперед, тело по инерции сделало кувырок и кулем свалилось у стола, больно впечатав ножку в поясницу. Происходящее заняло не более десяти секунд, но, когда Елизаров приподнял своё тело на вытянутых руках, Василько уже вовсю раскидывал рябиновые ветви у окон, вдоль стен, пару даже засунул в черное жерло печи. Замешкавшийся на пороге Саша сумел затянуть изрядно потрепанную коляску внутрь, захлопнул за собою дверь. Опустился тяжелый деревянный засов.
Раскрасневшийся от долгого бега, с безумными глазами и глубоко вздымающейся грудью. Бестужев казался ненормальным, свихнувшимся,
Страх тонким червячком копошился в кишках, выворачивал, зарождались внутри догадки. Нет, не она. Глупости, такого просто не может быть… Он свихнется, если закравшееся подозрение окажется правдой. Елизарова не будут беспокоить больше ноги — его просто увезут в дурку, возможно он начнет идентифицировать себя, как домового или лешего. У него не была права на слабину, Славик должен оставаться полезным. Развернув инвалидное кресло, он быстро покатил к полкам с посудой, извлекая мясницкий нож и неказисто-огромный тесак для разделки. Нож лег в руку, тесак — на стол. Стало немного спокойнее.
— Сашенька, привяжи над порожком рябинушку, не пускай гостюшку…
Василько упал на колени у закрытой двери, размазывая по порогу сок раздавленных ягод. Пальцы так мелко дрожали, что движения его казались смазанными в темноте избы. Елизаров нервно облизал губы, покатил к свечам и лампам — темнота нервировала, скалилась из углов, ему нужен был свет.
Лампа нерешительно замигала на столе, рядом трусливо шипел и плевался фитиль косой восковой свечки, никак не желая загораться. Славик почти сдался, когда язычок несмелого огонька перескочил на него. Вытерев трусливо потеющие ладони, он пристроил коляску рядом с печью, к которой напряженно жались парни. Три пары глаз уперлись в темноту сенника, туда, где за запертой дверью бродило зло. Минута, две — тишина. Такая глубокая, что в ней можно услышать сердцебиение каждого и тихий треск пламени.
Струхнула даже затаившаяся под печью шишимора — любительница душевно повыть с наступлением темноты. Каждый волосок приподнимался дыбом, надвигалось что-то страшное.
Тихо, крадучись, сначала до слуха Бестужева донеслось слабое поскребывание по оконной створке, затем легкие крадущиеся шаги к двери. Сердце билось на краю языка, когда он подскочил к столу, схватил лежащий у лампы тесак.
Адреналин ещё бился внутри, искал выход, зашедшееся после бега сердце уже успокаивало галопирующий ритм. Изнутри поднималась волна ужаса — она была вполне естественна — предостережение предков, зашитое в генный код. Напоминание, что в темноте могут жить чудовища. Но страх его не спасет, голова должна оставаться трезвой. Бестужев почти убедил себя в этом, когда в дверь постучали. От голоса, который они услышали, Слава нервно басовито хохотнул, а потом шумно выдохнул, устыдившись этой слабости:
— Я дома, мальчики. Открывайте двери…
Оно скреблось, хотело попасть внутрь, Саша слышал, как мололось в труху дерево, со стоном вылетали крупные куски из дверного косяка по ту сторону. Секунда, две, почти поверилось, что внутрь существу не попасть. Перешагнул порог основной комнаты, оказываясь в сеннике: неплохо бы дотянуть до двери тяжелый сундук с вещами… Её вынесло в тот момент, когда Бестужев поворачивался к выходу спиной, Саша не успел среагировать, его попросту смело с пути. Какая же была у Навьего отродья сила? Плечо хрустнуло, врезаясь в дверной косяк, а его, как котенка, инерция заволокла обратно в основную комнату, приложила о стол затылком, рядом россыпью осели крупные щепки. Петли сиротливо скрипели на ветру, ноги зажало рухнувшей дверью, боль прострелила навылет до самых лопаток. Чудо, что тесак не вылетел из судорожно сжатых пальцев. Стараясь выползти из-под обломков, Бестужев не отводил взгляда от черного проема дверей.
Надя. То, кем она стала после своей гибели.
Правой руки не хватало, на её месте был куль предплечья с белоснежной костью. Тонкая серая кожа обтягивала кости, глазницы запали, втянулись иссохшие щеки. Но больше всего пугали её глаза: рубиново-алые, горящие голодом. В них не было зрачка или радужки, лишь сплошная краснота — будто все капилляры склеры полопались разом, залили каждый миллиметр кровью. Неизменным остался лишь рот — будто подведенные бордовой помадой губы были такими же пухлыми и широкими. Когда они растянулись в кривоватом оскале, Бестужев шумно сглотнул, не желая прощаться со скудным содержимым желудка. Во рту сотней острых игл белели зубы. Волосы давно спутались в бесформенный ком, истлевшая одежда порвана, на Наде не было одного кроссовка, ноги белели костями, недоставало мяса. Ощерившись, она рванула вперед, Сашу инстинктивно вынесло из-под двери, будто она ничего и не весила.