Искупление
Шрифт:
Пожалуйста, дай мне совсем немного времени. Потому что это нужно. Прошу.
Стоило последним спазмам оргазма раствориться и члену внутри неё опасть, как Агидель выскользнула из объятий. Резким, почти злым рывком опустила платье, нервно облизала губы. Изумрудные глаза заметались по избе, скользнули ничего не видящим взглядом по смятым простыням, догоревшей свече и просвету окна. Она смотрела куда угодно, но не на него.
Чего-то иного ждал? Она считает тебя ошибкой, Слава.
Приподнимая таз, Елизаров резким рывком натянул джинсы обратно и нахмурился,
— Мне стало лучше, спасибо… — пытаясь скрыть неловкость, ведьма хаотично мечется по комнате в попытке найти свою обувь. А он молчит. Не напоминает, что зеленые босоножки она скинула ещё утром в сеннике. Славик рассыпается. Смотрит на неё и понимает, что мир снова начинает выцветать.
— Рад помочь, обращайся. — Звучит сухо и высокомерно, Агидель дергается, словно от пощечины. Заливаются пунцовым щеки.
Ему бы быть благоразумным, поговорить с ней, всё выяснить. Но ощущение собственной ненужности и никчёмности больно давят на глотку, не позволяют анализировать, не оставляют ни грамма хладнокровия.
— Не к тебе. — Сокрушенно покачивает головой, отступает к дверному проему. — Автобус приедет днем. На Саше больше нет проклятия, ты снова ходишь. С тебя достаточно.
Вот она, суровая реальность. Бьет такую звонкую оплеуху, что начинает шуметь в ушах. Славик встает с кровати, делает шаг в её сторону. И, Господи, она снова закусывает губу. Не как несколько минут назад, наслаждаясь их близостью — горько, уводит глаза, быстрым бегом мчится к дверям.
— Стой, Агидель! — Рывок вперед. Не стоило ему рассчитывать на ноги, нужно было помнить, что ведьма брала для себя силу. — Голова с громким гулом встретила деревянный пол. От удара засаднило грудь и сбило дыхание. Он и не понял, в какой момент мир вокруг начал отчаянно расшатываться, когда так сильно закружилась голова.
Животный страх с наскока вскочил на загривок, заставил подумать, что Славик снова потерял способность ходить. Нет, стоит напрячь ноги, и он чувствует каждую перетруждённую, надорванную мышцу. Просто Елизаров отдал куда больше, чем мог потянуть. Комната вокруг закружилась.
На третьей попытке подняться он сдался, с обреченным стуком впечатал лоб обратно в пол и прикрыл глаза. Распахнутая входная дверь едва слышно поскрипывала под порывами играющего ветра.
— Чтоб тебя…
Её слова были разумны. Сегодня должен приехать автобус.
Саша пришел с рассветом. Елизаров мрачно паковал последнюю сумку, прожигая ни в чем неповинный носок с безвозвратно утерянной парой ненавидящим взглядом.
Когда по плечу хлопнула рука, он молча растянул губы в вымученной улыбке.
— Здорова, Саня, как себя чувствуешь?
Бестужев шумно упал на стул напротив. И Славик снова увидел огонь в его глазах — уверенность в завтрашнем дне, воодушевление.
— Меня оттуда даже сама Чернава ночью не отогнала бы. Сразу после обряда так хорошо стало, как будто килограмм тридцать сбросил. А на рассвете меня
Мягкий гортанный смех пронесся по избе.
— Это что, наша тихоня уже потомством обзавелась?
— Еще каким. Я же часы с собой взял, чтобы удостовериться, что положенное отсидел. Мне кажется, "моё" — самое первое слово Злата. Обратно я уже не отвоевал, ну и ладно. — Благодушно махнув рукой, Саша возбужденно забарабанил по столу ладонями, цокнул языком. Было видно, что энергия в нём бьет ключом. Может проклятие Чернавы и правда когда-то украло его душу? А сейчас она вернулась на положенное место, ластится к хозяину, шепчет о светлом будущем.
— Ты уже даже моё все собрал? А где Агидель?
Звуки её имени неприятно оцарапали, Елизаров устало выдохнул. С нажимом провел ладонью по лицу, растер глаза.
Ему нужно вернуться домой, там вся его жизнь. Это разумно, он ведь получил всё, что хотел.
Не всё.
На столе рядом с сумкой приютилась маленькая блестящая боком пуговица. Славик нашел её в простынях, когда остервенело поправлял постель.
Взгляд тянуло магнитом к круглому боку, подушечки пальцев несмело коснулись края.
Бестужев всё понял, затих. Проследив за взглядом друга, тихо поднялся, потянулся за позабытым календариком на печи, принялся меланхолично закрашивать алый кружок черным маркером.
Пляска с полуденницей. Горящая зелень глаз. Полет свободного сокола.
Он боится оступиться, шагнуть и почуять под ногою пропасть.
— Знаешь, передай моей матери, что я заскочу через месяц. Езжай-ка ты сам.
Бестужев не удивился, стрельнул хитрым взглядом и крепко пожал протянутую руку друга.
А Елизаров побежал. Побежал так, как бегал в далеком детстве — когда сердце из груди выпрыгивало навстречу ветру, неловкая суетливость заставляла путаться в собственных стопах.
Дважды он едва не пропахал носом землю, единожды перепрыгнул через громко возмущающегося петуха, у колодца почти снес идущую с коромыслом бабку Софью.
Вперед, быстрее, он не хочет повторять ошибок друга. Его сердце здесь, за маленькой неказистой калиткой, в избе, поросшей девичьим виноградом. Оно громко и горько вопит за распахнутой ставней... В оконном проёме Василько. Парнишка упрямо жал губы и щурил глаза, а Агидель заходилась горьким криком:
— Не хочу, чтобы он меня возненавидел, что будет ждать его здесь, ну, скажи?! И в город я не могу, не оставлю я тебя! Что ты велишь мне делать, Василько? О чем думаешь?! Как я собственным языком ему всю жизнь переломаю?
Скользящий мимо окна взгляд парня зацепился за Славика. Губы растянулись в победной улыбке, и двоедушник по-мальчишечьи ловко нырнул в открытое окно под скорбный вздох сестры. Видимо, так он не раз сбегал от тяжелого разговора. А Елизаров поспешил внутрь по ступеням. Ударилась о стену входная дверь.