Искупление

Мягчило Лизавета

В избе прохладно, пахло полынью и мятой. Агидель лежала на печи, свернувшись в тугой клубок. Красные воспаленные глаза, закусанные до кровавых отметин губы, которые еще вчера он так целовал... Истерзанная собственными мыслями, она едва повернула голову на шум у двери, а затем, увидев его, резво вскочила. Села, упираясь в красные кирпичи печки ладонями. Голос ломкий, пустой, взгляд холодный. Если бы Елизаров не слышал её слов у окна, осмелился бы заговорить сейчас?

— Что ты здесь забыл? Кто звал тебя?

И мальчишечья озорная улыбка растянула губы

так широко, что едва не порвала щеки. Вот она, язвительная, ощетинившаяся словно ежик в попытке скрыть своё слабое место. Та, что угрожала ему смертью, когда он съезжал с порога Чернавиной избушки, та, что назвала его дураком.

Судорожно стиснутые в кулак пальцы разжались, когда он вытянул к ней руку. На широкой мозолистой ладони маленькая темно-зеленая пуговица. Виновница всех его душевных терзаний.

— Зашел вернуть и сказать, что я опоздал на автобус. Думаю, Ждан и Зарина приютят меня на ближайшее время, а дальше вместе подумаем, что делать.

Агидель вздрогнула, осторожно, словно дикий звереныш свесила ноги с печи. Готовая бежать к нему или прочь, Елизаров не знал. Собственное дыхание с хрипом вырывалось из легких, в глотке пересохло от долгого бега и волнения. Секунда, за ней другая, девушка пытается осознать. Не решается поверить.

— Автобус будет ещё не скоро, он приедет через пару часов.

— А я на него заранее опаздываю.

Поняла. Он сделал шаг вперед, к печи, и тут Агидель заплакала. Не как девчонки, пытающиеся гордо держаться, вытирая скупые слезинки с напудренных щек. Громко, навзрыд, пряча лицо в ладонях она разразилась такими безутешными рыданиями, что у него заболело сердце.

Оставшиеся пару метров он прошел стремительным шагом, обхватил тонкую талию, спустил Агидель с печи. Пальцы зарылись в рыжую копну на затылке, в легкие ворвался её терпкий запах, осел под кожей. Правильно. Как нужно.

А она судорожно цеплялась за его плечи мелко дрожащими пальцами и захлебывалась, уткнувшись веснушчатым носом в широкую грудь. Совсем скоро майка промокла, а Елизаров продолжал сжимать ее в своих объятиях и абсолютно счастливо улыбаться.

Больше не было страха, не было сомнений. Не верещали бесы и не грызло самобичевание. Ему стало тихо.

[1] Небольшая выемка в наружной стене печи для хранения мелких предметов и просушки вещей.

Эпилог

В ветеринарной клинике сиделось беспокойно. Монотонно жужжал кондиционер, непоседливая девушка на ресепшене отбивала ритм ручкой по столу, чересчур громко и звонко записывая на прием новых жаждущих. Переноска на коленях периодически оживала, дергалась вбок, заставляя нервно сжимать руку. Смолька заходилась осуждающим шипением. Периодически в поле её зрения попадал нос любопытного пса и тогда шипение переходило в низкий вой, успешно отпугивая и собак, и их заботливых хозяев.

Подходила их очередь. Саша пытался вспомнить любую молитву. Будучи совсем маленьким, он с восторгом повторял их за угасающей бабушкой, сидя

за высоким столом на кухне. Навряд ли сейчас поможет хоть одна. Злобное пушистое создание в переноске могло отпугнуть самого дьявола, что говорить о ветеринарном враче.

Телефон в кармане салатовой ветровки ожил, напомнил о себе мягкой вибрацией. На экране высвечивалось весомое «мать», он принял вызов.

— Сашенька, может ты рано её к врачу повез? Оклемалась бы Смолька, она просто на тебя дуется. — В голосе лавина удушающей вины, Бестужев сморщился, пятый раз за десять минут успокаивающе провел по переноске ладонью.

— От того, что дуются на диван не блюют. — Помолчал немного, наклонился к темной сетке, оценивающим взглядом скользнув по кошке. Весомо добавил: — И в кофейные чашки тоже.

Приезжая за Смолькой к матери, он не заметил ничего странного. Да, ощутимо раздалась в боках, стали пышнее усы и громче урчание. Должно быть, он просто отвык от емкого вида соскучившегося животного. Напряжение тронуло первую струну нервов тогда, когда Саша подошел к мискам. Привычные фарфоровые тарелки с заботливо выведенной акриловой краской кличкой, стояли в окружении блюдец с остатками красной рыбы и сырого мяса. Для счастливой праздной жизни кошке не хватало коньяка и сигары.

Заминка по ту сторону трубки, невнятный всхлип и в отдалении послышался переливающийся насмешкой голос отца.

— Да расскажи ты ему, что это чудовище выпрыгнуло из окна и скиталось по помойкам с неделю, пока мы её не отловили.

Гневный вопль, звук шлепка. Саша устало растер переносицу.

Мало того, что нахальная питомица весь месяц питалась творожками и семгой, вместо положенного корма, так она еще устроила себе тур по местным мусоркам. К предполагаемому пищевому расстройству добавился страх глистов, лишаев и прочих кошачьих инфекций. Горящие из переноски глаза смотрели на него без сожаления или раскаяния, трубка продолжала надрываться заискивающим материнским голосом:

— Ничего не неделю, да и второй этаж ведь, я не подумала, что она может прыгнуть за птичкой. Денек другой побегала, так мы её с твоим папой помыли, вычесали и от блошек обработали. Она просто обиделась на тебя, Сашенька, ну не болеет она, посмотри какая плюшечка откормленная, я же её всем сердцем люблю...

Клацающая по кнопкам клавиатуры девушка на ресепшне замерла, а затем повернулась к нему на крутящемся бежевом кресле, громко цокнув аккуратным невысоким каблучком по кафелю:

— Александр Бестужев, вас готовы принять.

— Мне пора, позже созвонимся. — Коротко пискнул мобильный в руках, обрывая материнское покаяние, Саша подхватил переноску и направился к дверям в приемный кабинет.

Два высоких железных стола, запах спирта, и уставший ассистент с глубоко залегающими синяками под глазами. На одном из столов капалась капельница хрипло дышавшему пекинесу. Рядом сидела заплаканная хозяйка, гладила дрожащее тельце, ласково шептала, склонившись над ухом.

Внутри беспокойно заерзал червяк тревоги, сдавил желудок.