Искупление
Шрифт:
Прошлая ночь
Центр Сиэтла
Кап, кап, кап. Звук был таким безумно ритмичным, что это сводило меня с ума.
Кап, кап, кап. Кровь была топливом, жизнью. И смертью. Лицо женщины было лишено эмоций, но я знал, что она чувствовала каждый разрез ножом, который я делал.
Наконец,
— Тебе очень, очень плохо, не так ли?
Одинокая слезинка скатилась по ее щеке.
Я выбросил орган, испытав отвращение к тому типу женщин, которому она принадлежала, к тому типу человечества, который она представляла.
Боль.
Болезнь.
Отбросы человечества.
— Теперь, — я поднял скальпель, — я скажу тебе, почему ты должна умереть.
По ее щекам покатилось еще больше слез.
— За твои грехи, — я поднес скальпель к ее горлу. — За продажу своей души дьяволу. Я отправлю тебя в ад.
И сделал разрез.
Послышалось бульканье.
И она больше не дышала.
Раскачиваясь на пятках, я выдохнул, когда мир снова пришел в норму. Одним больным, слоняющимся по улицам, стало меньше.
Одним меньше.
Благодаря мне.
ГЛАВА 2
Местная полиция просит: если вы обладаете информацией о маньяке, пожалуйста, сообщите нам. Награда повышена до пятидесяти тысяч долларов.
~ «Сиэтл Трибьюн»
Николай
Она — загадка, которую я бы с удовольствием разгадал, поиграл, потрогал.
Черт, коснуться ее — было бы самым сладким грехом, чем-то, чего я никак не могу себе позволить, от чего откажусь независимо от того, как сильно хочу прикоснуться к ней, почувствовать нечто человеческое и теплое.
Может быть, когда ты знаешь, что потерял всю свою человечность, тогда жаждешь чужого прикосновения больше, чем следующего приема пищи или глотка воды.
Она словно вода для меня.
Но отравленная.
Коснуться ее — значит, приблизить нашу с ней смерть; он позаботился об этом, ублюдок.
Я
Мое признание напугало ее.
Я мог ощущать вкус страха в воздухе. Это был подарок — умение читать людей — возможность понимать эмоции, которые наполняли комнату, и контролировать их для своей выгоды.
Я подумывал отпустить ее во второй раз. Если бы не был таким эгоистом, то дал бы ей новое удостоверение с паспортом и позволил жить своей жизнью.
Но я всегда был эгоистичным ублюдком, и она была моим призом.
Тем, что я хотел. Но, более того, неотъемлемой частью договора было то, что она должна была быть в здравом уме, когда ее выпустят, и я знал, что даже моя работа не могла этого гарантировать.
Я наклонился, нажал на пульт под столешницей и включил свет. Я ожидал, что она моргнет, на мгновение потеряв ориентацию. Вместо этого она пялилась на меня.
— Я не понимаю, — проговорила Майя спокойно.
Она была спокойной в этой ситуации. Она всегда была тем типом людей, которые боролись, а не сдавались.
— Я не спрашиваю тебя, — сказал я, сфокусировав взгляд на ее гладкой шее, а затем на губах. — И у тебя нет выбора, нет права голоса, и твое мнение меня не волнует.
Она сжала зубы.
Мое сердце заколотилось. Я любил сражаться. Это было похоже, будто перед быком помахали красной тряпкой. Я придвинулся к столу, впиваясь пальцами в дерево, и мне удалось выровнять дыхание.
— Я не вещь, которую вы можете купить или приобрести, — ее ноздри раздувались. — Я ухожу.
— Ты не можешь, — сказал я тихо.
Она встала, ее колени дрожали, а затем снова села и полезла в сумочку.
Она искала телефон.
Частично она поверила мне, и это было прекрасно, потому что все, что мне было нужно, — хоть какая-то ее часть. Я не хочу, чтобы она была целой, и это не то место, чтобы требовать больше, чем она может дать.
Я хотел только часть ее.
Для того, чтобы подарить ей покой.
Для того, чтобы познакомить с собой.
Забавно, но я всегда считал себя социопатом. Врачи не могли меня понять. Родители были в ужасе от моего интеллекта. Это позволило мне добиваться успеха, что я и сделал. И какое-то время меня это устраивало.
До нее.
А затем мой мир — мир, который всегда был черно-белым, начал приобретать красные оттенки.
Майя Петрова изменила всю ситуацию на корню, но я все еще не был уверен, собирался ли я заставить ее заплатить, искупить свои грехи, или уничтожить нас обоих.