Искушение Кассандры
Шрифт:
— Разве ты его не предостерегала? — поднял брови Аполлон.
— Я много раз пыталась с ним поговорить. Но он слишком горд, чтобы слушать меня, и слишком высокомерен, чтобы считаться со мной. Он сказал: «Какое мне дело до какой-то Трои и до жизней каких-то троянцев, если прекрасную Елену мне обещали сами боги. А если они обещали, никто из смертных не сможет воспрепятствовать тому, чтобы я ею обладал».
— Ну так время еще есть, — улыбнулся Аполлон. — Возможно, он одумается в пути и наконец начнет считаться с себе подобными. Возможно, его к этому подтолкнет гостеприимство Менелая.
— О нет,
— Но, может быть, Елена захочет сохранить свою благочестивость и верность мужу и откажется бежать с чужеземцем?
— Разве у тех, чья слава простирается от земли до неба, бывает благочестивость? О нет, на верность Елены надеяться нельзя.
— Но, может быть, Менелай проглотит обиду, и великодушно простит гостя, и даже (чем Гермес не шутит!) поблагодарит Париса за то, что он помог распознать лисью натуру жены?
— О нет! Ярость Менелая куда сильней великодушия. Он будет помнить свои обиды даже в царстве Аида.
— Но, может быть, в его старшем брате Агамемноне проявится мудрость и ему удастся убедить брата, что его задетое самолюбие не стоит жертв стольких невинных людей, которых он собирается втянуть в войну?
— Не верю! В Агамемноне нет никакой мудрости! А самолюбия в нем больше, чем в Менелае.
— Но, может быть, ахейские цари откажутся участвовать в войне, сославшись на незначительность причины?
— Никогда! Они только и мечтают награбить на войне добычи.
— Но, может быть, первые неудачи под стенами Трои отрезвят воинствующий пыл греков?
— Не отрезвят. Ибо упрямства в них значительно больше, чем истинного героизма.
— Но, может быть, Парис при виде жертв своих горожан раскается и вернет Елену и сокровища Менелаю?
— Никогда он не раскается! И никогда не вернет, потому что жаден, потому что слишком презирает смертных и потому что город ему не родной.
— Но, может быть, раскается Елена и сама вернется к своему мужу?
— И она никогда не раскается, потому что слишком себя любит. Только вы, бессмертные боги, можете спасти Трою, если разыграете на море бурю и потопите корабли Париса.
Аполлон тонко улыбнулся и едва заметно покачал головой:
— Если вы, смертные, не верите в себя, как же нам, бессмертным, прикажете верить в вас? Только в страданиях обретается обоюдная вера. Если же мы предотвратим страдания от этой войны, как люди поймут, что все беды исходят не от богов, а от презрения к себе подобным? Людей могут спасти только сами люди.
— Я спасу людей! — воскликнула Кассандра. — Я открою им истину о Парисе.
Аполлон грустно покачал головой.
— Разве люди стремятся к истине? Люди стремятся к удовольствиям.
Не дослушав Аполлона, Кассандра сбежала с троянской стены и понеслась на берег. Туда высыпал весь город, чтобы проводить блистательного Париса. Корабли уже были спущены на воду и нетерпеливо покачивались на красных от заката волнах. На лицах отплывающих троянцев сверкали гордые улыбки. Глаза горожан выражали восторг и восхищение сыном Приама.
— Да благоволят вам боги, — произнес отец, великий царь Трои, поднимая над головой руки.
— Боги уже благоволят, — улыбнулась мать, не сводя влюбленных глаз с Париса. — Они дали нашему сыну
Парис стоял перед родителями с высоко поднятой головой и наслаждался хвалебными возгласами окружившей его толпы. Он был великолепен: сияющий взор, развивающиеся кудри, сверкающий на солнце шлем с павлиньими перьями и красивый пурпуровый плащ на одном плече.
Именно в эту минуту, в самый разгар восхищения троянским принцем к Приаму подошла Кассандра. Глаза ее были безумны, волосы взлохмачены, щеки бледны, голубая туника в дорожной пыли. Она посмотрела Парису в глаза и указала на него пальцем. Троянцы притихли.
Кассандра воздела руки к небу и хотела воскликнуть: «О горе, горе великой Трое и всем нам! Вижу я: объят пламенем священный Илион, в крови лежат его сыновья и в рабство ведут чужеземцы плачущих троянских дев!» Но вместо этого у нее получилось:
— О-о-о… г-го-ре… н-н-нам… в-ве-ликой Т-т-трое…
Она с ужасом ощутила, что язык от волнения онемел и перестал подчиняться ей голос. Сейчас она справится с этим и донесет до людей истину.
— В-вижу г-горящий Иль-иль-лион…
Она увидела, как троянцы давят улыбки, и голос жрицы осип. Парис рассмеялся, и вслед за ним рассмеялись все — от царей до простолюдинов. Любимец толпы красиво развернулся на пятке и направился к кораблю. За ним двинулся весь народ, громко хохоча и умоляя его вернуться со славой. Кассандра опустилась на колени и закрыла лицо руками. Но в ту же минуту она на своих плечах ощутила горячие руки матери Гекубы.
— Встань, Кассандра! Не пристало царской дочери стоять на коленях, как безродной пастушке.
— Они не дослушали, мама! А я хотела открыть им истину.
— Никому не нужна твоя истина, Кассандра! Истина на земле одна: люди готовы умирать за тех, кто и без того величественен, богат и великолепен. Не предсказывай больше! Молчи! Ради всех богов, молчи! Ты все-таки царская дочь. Ты не должна быть посмешищем простолюдинов.
11
Было около восьми вечера, когда Карасев с разбухшей головой плелся по центральной улице города в сторону молодежного кафе. «Черт возьми, целый день провел в музее и не прояснил ничего, — думал он, угрюмо глядя себе под ноги. — Абсолютно ничего. Это позор!»
Ведь если действительно отбросить весь этот бред с фигурами, то сторожа убивать было практически не за что. Классическое для этого захолустья убийство с бодуна отпадало сразу. С бодуна его могли грохнуть только хозяева этого ключа, то есть сантехники. Но у них стопроцентное алиби. В десять они оба были дома и с половины одиннадцатого до половины первого смотрели футбол.
Убийство ради кражи отпадало сразу. Из музея ничего не пропало, да и не могло пропасть, потому что в нем не было ничего такого, что представляло бы хоть какую-нибудь ценность. Убийство из мести было еще более абсурдным. Неужели администратор восковых фигур может проломить череп сторожу только за то, что тот плюнул в физиономию восковой фигуры. Хотя в этом захолустье возможно все, но у администратора тоже алиби. В то время, когда убивали сторожа, он предавался кутежу в ресторане гостиницы «Советская», после чего отправился в номер с одной известной местной куртизанкой, Эллочкой Людоедкой.