Искушение Кассандры
Шрифт:
Карасев задумался. Помолчав немного, он пробормотал:
— Веселые, оказывается, люди сторожат художественный музей. А Локридский тоже здесь устраивал кильдым?
— Локридский? — поморщился Коробков. — Это не наш. Он не компанейский. Я таких не люблю.
— Почему не любите?
— Не люблю, и все.
— Ну а восковых фигур вы не боитесь?
— А чего их бояться? Ну шубуршатся они чего-то там у себя в зале. То и дело их шаги раздаются. Вот и сейчас, слышите?
Карасев прислушался и действительно четко расслышал чьи-то шаги. Глаза
— Леня, ты где? — прошептал Карасев и вдруг ясно представил его с проломленной головой у дверей зала с фигурами.
— Да в туалет, наверное спустился, — зевнул сзади Коробков.
Шаги приближались, и явно не со стороны туалета, а откуда-то сверху. Определенно по лестнице кто-то спускался.
— В музее кто-нибудь есть, кроме вас? — забеспокоился Тарас.
— Да никого не должно сегодня быть, — пожал плечами сторож. — А что, по второму этажу ходят?
И в ту же минуту в огромном трельяже на лестнице мелькнуло чье-то отражение. Тарас со сторожем отпрянули, но, к счастью, узнали выплывшую из полумрака фигуру — это был Берестов.
— Слушайте! — произнес тот. — Я тут немного плутанул. Где туалет?
13
— Ты нас напугал, — сдвинул брови Карасев, когда Леонид возвратился в каптерку свежим, умытым и развеселым, как сукин кот.
— А я нет, не напугался, — захихикал сторож. — Я привык. Здесь постоянно по залам кто-то шастает. Особенно на втором этаже. Шасть да шасть всю ночь. Вот послушайте!
Мужики не успели прислушаться — в тот миг музей оглушила сирена. Карасев с Берестовым от такой неожиданности подпрыгнули на месте и ошалело уставились на сторожа.
— Это, наверное, ваши эксперты явились, — невозмутимо пояснил Коробков и поплелся открывать.
За ним проследовали и мужики. В стекле двери виднелись два девичьих силуэта, нетерпеливо цокающих ножками. Едва сторож снял с двери крючок, они с визгом бросились на Тараса. Та, что блондинка, мигом запрыгнула на следователя по особо важным делам, по-обезьяньи обхватив его ногами на уровне бедер, другая, брюнетка, повисла у него на спине, наподобие груза на шее Муму.
— Ленка, кончай, свалишь! Я же на работе.
После восторженного визга актриски наконец обратили внимание на сторожа и Берестова.
— Знакомьтесь, — официально произнес Карасев, — ведущий следователь частной московской прокуратуры имени Абрау-Дюрсо Леонид Берестов! А это, указал он на девушек, — лейтенанты патогистологических наук Елена и Галина Симбирские.
Девушки вытянулись, приложили ладони к виску и торжественно воскликнули:
— Служим Родине, Карась Тарасович.
После чего сделали по жеманному реверансу и начали осматриваться.
— Господа следователи, а почему в музее? Сейчас так модно? А вообще-то клево!
Девушки были длинноногие, гибкие, темпераментные. При виде их глаза у сторожа заблестели каким-то не музейным блеском. Выбрав минуту, он шепнул
— Классные у вас экспертши!
— Других не держим, — с гордостью ответил Берестов.
А «экспертши» между тем сразу проследовали на второй этаж и потребовали включить свет, чтобы осмотреть шедевры среднерегионального уровня. Орлы поплелись за ними. Сторож, грустно посмотрев им вслед, вернулся в каптерку.
— Вы что же, ни разу здесь не были? — удивился Берестов.
— Когда быть-то? — вытаращили глаза девушки.
Почти у каждой картины они с визгом подпрыгивали и восторженно восклицали «Вау!». При виде Екатерины, четыре в высоту и три в ширину, дочери сцены так завизжали, что Берестов заткнул уши.
— Шумные девчонки, — подмигнул он товарищу.
— Актрисы! — поднял палец Тарас.
В это время брюнетка Галя резво бросилась к фарфору восемнадцатого века и стала звонко чмокать воздух:
— М-мм, обожаю! Гжельский фарфор моя слабость, — вожделенно застонала она.
— Кстати, — вставил слово Берестов. — С чего начнем экспертизу? У нас есть водка. Но мы можем послать и за шампанским.
— Шампанское ближе к утру, — скомандовала Ленка, — а сейчас — водки!
— И из гжельской посуды! — подхватила Галка.
Берестов тут же вытащил из-под стекла какой-то французский поднос второй половины восемнадцатого века и исчез. Через пять минут он явился в камзоле и треуголке Петра Первого, неся сервированный поднос всего на трех пальцах. Его появление было отмечено традиционными воплями с диким приплясыванием и улюлюканьем. Берестов тут же был раздет до пояса. Камзол напялила Ленка, а треуголку Галка. Карасев покачал головой и подумал: «Бедный Петр…»
После чего водку разлили по старинным чашкам, сыр и колбасу переложили в фарфоровые тарелки, хлеб — в плетеную корзиночку помещика Киндякова; сам же Берестов сорвал со стены домотканую дорожку крестьян села Покташкина, обернулся в нее на манер римского ритора и произнес тост за дам!
После водочно-закусочной процедуры экскурсанты направились в зал современной скульптуры. Скульптуры на актрис действовали сильно, но по-разному: Ленулю без конца тянуло наверх, на головы и плечи каменных экспонатов, — ее едва успевали отрывать от них; Галка своим телом пыталась дополнить групповые композиции и поминутно требовала фотографа. У одной обнаженной девушки без весла Галя остановилась и долго не мигая смотрела на скульптуру. Наконец она прочла:
— Алина, — и презрительно хмыкнула. — Татарка, наверное, — сделала резюме Галя и снова хмыкнула.
Хотя фигура у Алины была явно не татарская. Ее талия была заужена, а бедра, напротив, чрезмерно увеличены.
— Значит, какую-то Алину высекли, а я что, хуже? — произнесла сердито Галя и топнула ножкой. После чего сорвала с себя футболку и кинула в изваяние.
— О, прикрой свои толстые ляжки! — воскликнула она и принялась стягивать джинсы.
— Эй, ты что делаешь? — забеспокоилась Ленка.