Искусник
Шрифт:
– Но вы же сможете рисовать Лёню за работой? – вопрос в трубке мешался с утверждением.
– Смогу. Только кто же меня пустит?
– А если сегодня?
– Ну-у… давайте, – промямлил я, памятуя о Лиде.
– Тогда подъезжайте на Старую площадь, вам закажут пропуск.
– Ладно… – мой голос выдавал растерянность.
– Спасибо, Антон. До свиданья.
Медленно повесив трубку, я взял Лизаветку ладонями за щеки и чмокнул в нос.
– Подслушивать нехорошо.
– Я не подслушивала! – сказала девушка в свое оправдание. –
– Придется, – вздохнул я и строго сдвинул брови: – Никому, поняла?
Лиза часто закивала, готовясь к подвигу умолчания.
ЦК КПСС, тот же день
Брать «Волгу» Кербеля я постеснялся, да и вдруг пересекусь с Лидой? Очень не хотелось объяснять красивой девушке, что есть на свете люди, отказывать которым не принято.
А потому сгрузил свои пожитки в такси. Счетчик тикал, мотор фырчал, старый водила помалкивал, не отвлекая от перебора мыслей.
Во вторник «внучечка» была сама милота – улыбалась, щебетала, кокетничала. Я бы давным-давно сдался, уступив чарам, но меня удерживал на краю последний предохранитель – память о Светланке.
Надо было как-то ужиться с пониманием того, что нас разлучили навсегда, а как? Разве уговоришь себя рассуждениями о безысходности и необратимости? Пройдет время, и любовь погаснет сама, как тот костер, в огонь которого не подбрасывают хворост. Останется лишь горькая память, да шрам на душе.
Тем не менее я радовался встречам с Лидой. Неподвластное уму влечение вызывало во мне ответную печаль, и все же… И все же это были приятные переживания. Я словно доказывал себе, что грусть преходяща, и зиму сменит весна, а там, глядишь, и лето настанет…
– С вас рупь двадцать.
Я расплатился и вышел, нагружаясь, как солдат в походе. Особо разглядывать здание ЦК КПСС не получалось, как у любого грузчика, пыхтящего в обнимку с затоваренной тарой. Двери мне открыл вежливый, не слишком приметный молодец, а за порогом ждали двое мужчин в возрасте, похожие, как бобы в стручке – выбритые до блеска, в безукоризненной белизны рубашках, затянутых галстуками, костюмы сидят, как влитые.
– Товарищ Пухначёв? – зажурчал Левый. – Ваш паспорт, пожалуйста.
Пыхтя, я протянул ему документ. Левый очень внимательно пролистал зеленую книжицу, сверил со списком и кивнул Правому.
– Вот ваш пропуск, – протянул тот карточку. – Предъявлять вместе с паспортом. Вам к этому лифту.
– Ага, – крякнул я, перехватываясь.
Меня культурно обыскали. Страж возле указанного лифта проверил пропуск, приятно улыбаясь, и впустил в кабину. Дверцы запахнулись, пол мягко надавил снизу. Поехали…
Мне на пятый этаж, самый охраняемый и недоступный. Даже сотрудники ЦК, чтобы попасть туда, должны иметь особую отметку в удостоверении. А что вы хотите – высшие сферы…
На выходе из лифта у меня опять поинтересовались
– Подождите, пожалуйста, вас пригласят.
Я молча кивнул, опускаясь на мягкую мебель, и с любопытством осмотрелся. Вдоль всего коридора раскатана красная ковровая дорожка-«кремлевка». Наискосок от меня поблескивали лаком двери – за ними некогда выкуривал трубку товарищ Сталин, а нынче товарищ Брежнев смолит сигаретки «Дукат».
– Проходите, вас ждут.
И снова я топаю с полной выкладкой. Не-ет, отжиманий от пола маловато будет, пора гантелями обзаводиться…
За дверьми кабинета номер шесть распахивалась просторная зальца, хоть вальсируй. При Иосифе Виссарионовиче, говорят, стены были отделаны по-английски, угрюмоватым дубом, но затем облицовку, косяки и даже подоконники заменили на жизнеутверждающий орех. Победа света над тьмой…
В обширном пространстве даже «аэродром» для заседаний, крытый зеленой скатертью, выглядел несоразмерно малым, а уж обычный письменный стол просто терялся.
– Здравствуйте, товарищ Пухначёв, – раздался бодрый голос у меня за спиной.
Я живо обернулся – Брежнев выходил из комнаты отдыха. Мне удалось быстро разгрузиться и пожать протянутую руку.
– Здравствуйте, Леонид Ильич!
– Это всё Витя моя, – заговорил генсек, посмеиваясь. – Домоправительница! Как узнала, с чего все пошло, так и расположилась к вам. Особенно, когда с Ниночкой расстался!
Я встрепенулся, и Брежнев понятливо закивал:
– Посещал этого вашего «знахаря», посещал. Он мне настойку какую-то мудреную выписал. Первые дни худо было – голова трещит, давление скачет, от уборной далеко не отхожу… Но допил я настой, и вот, неделю уже сам засыпаю, сны вижу! Встаю, а голова ясная! Ага… Да вы садитесь, Антон. Чайку, может, организовать?
Правду говорили о генеральном – море обаяния, душа компании.
– Спасибо, Леонид Ильич, потом. А то свет уйдет!
– Ну, командуйте тогда.
– Изображу вас за работой – пишущим, думающим… – приговаривал я, выставляя полевой мольберт на треноге. – В действии человек лучше раскрывается, что ли. Так что садитесь, а я тут, в уголку…
– Слушаюсь, товарищ художник! – хохотнул генсек, усаживаясь за стол. – Работы тут всегда хватает…
Тренькнул телефон, и Брежнев снял трубку.
– Да. На месте, Коля, на месте… Сегодня ты на смене? А то я думал… Ага… Понятно. Шифровки есть? Неси.
Вскоре мягко щелкнула дверь, и порог кабинета переступил секретарь со смешной фамилией Дебилов. Наверняка, партийный псевдоним.
– Доброе утро, – прошелестел Николай Алексеевич, выкладывая на стол красную папку, и лишь затем бросая внимательный взгляд на меня.
– Что тут у нас… – заворчал генеральный, шурша бумагами, пестрящими чернильными грифами. – Угу… Кстати, Коля, знакомься – Антон. В Союзе художников не состоит…