Искусник
Шрифт:
– Да мне… – промямлил я. – Как-то…
– Заходи, заходи! – старый художник вцепился в меня и затащил на свою жилплощадь. Я не оказал сопротивления, будучи растревожен неожиданной встречей с «девочкой из телефона».
– Гости у меня редко бывают, – не отпускал Юрий Михайлович. – Сам понимаешь, угостить нечем! Хозяйки нет, а я только яичницу умею. Зато найдется, чего выпить! Посидим, погутарим…
В гостиной я застал всего двоих – добродушного, румяного толстяка Жагрина, ваятеля, прописанного этажом ниже, и жеманную, слегка мужиковатую особу бальзаковского возраста,
– Антон! – тонко вскричал скульптор. – Как жизнь молодая?
– Проходит, Иван Иваныч, – улыбнулся я.
– Непорядок! – Жагрин перевалился через пухлый подлокотник, и спросил придушенно: – Познакомить с хорошей дивчиной?
Я фыркнул, Ада поджала губы, а Кербель всплеснул руками:
– Ваня в своем репертуаре! Антоша, Адочка, не обращайте внимания на этого престарелого сатира!
Скульптор кис от смеха и вяло отмахивался.
– А мы с ним похожи, – низковатым голосом вывела инфернальная особа, закуривая длинную и тонкую сигаретку «Пэлл-Мэлл». – Оба бесимся, не желая признавать очевидное. Врем себе, будто лето продолжается, хотя уже и дожди прошли, и листва долой… Снег скоро, – ее лицо искривилось на миг, выдавая морщинки. – Старость… Мерзость…
– Ах, Адочка… – затряс головой хозяин квартиры. – Сам такой! Всё, знаете, подсчитываю, сколько еще протяну. Десять лет? А вдруг и двадцать не предел? Доживают же люди!
– Какое гнусное слово – дожитие… – Ада нервно втянула дым и резко выдохнула его.
– Закрыли тему! – решительно заявила Лида, появляясь с подносом в руках. – Кыш, негатив!
Она выкладывала на стол нарезку, хлебцы, еще что-то, такое же немудреное, а я пристально вглядывался в черты милого лица, в дразнящие изгибы фигуры, пытаясь понять – и принять.
Изящное платье до середины бедра молодило Лиду еще больше – она походила на старшеклассницу-выпускницу. И блеском глаз, и гладкостью щек, и узостью талии. Девушка двигалась точно и стремительно. Взмах руки – поворот головы – улыбка – взгляд – шаг – наклон… И всё сливалось в очень естественный быстрый танец, завораживавший неслышным напевом.
– А Эдика когда ждать? – осведомился Кербель, неуклюже пытаясь помочь. – Я его с самой свадьбы не видел, год уже, или больше…
– И не увидишь! – сообщила Лида с коротким смешком. – Ты был прав, дед, мы с ним не пара.
– Разве? – промямлил старый художник. – Я, вроде, ничего такого не говорил…
– Ну, значит, думал! – отмахнулась девушка. – Слишком разные мы. Мне хочется к морю, в горы, да просто прогуляться, с друзьями посидеть, а Эдька с дивана бы не слезал! Придет на работу – плюх в кресло. Возвращается домой – плюх на диван! И за газету – нырь! Всё в своей «реал политик» ковыряется. Дед! – она мимолетно прижалась к Кербелю. – Ты только не переживай, ладно? Детей у нас, слава богу,
Малость подвисший Юрий Михайлович засуетился, выставляя на стол бутылки с яркими и блёклыми наклейками.
– «Дви-ин»… – заворковал Жагрин, живо подставляя рюмку.
Струя цвета крепкого чая плеснула на донышко, улеглась, качаясь на два пальца.
– Адочка, тебе чего-нибудь послабже?
– И послаще! – томно отозвалась гостья.
– «Бастардо»!
Костлявая лапка Ады приняла полбокала красного.
– Антон?
– Я не пью.
– Ну уж, нет уж! Пьют все! – энергично выразилась Лида. – Иначе я с тобой не танцую!
Угроза возымела действие – у меня в руке очутилась рюмка с коньяком.
– За встречу! – воскликнула девушка.
Поплыл хрустальный звон. Кербель живой и его портрет подмигнули мне разом, и я обжег горло первым глотком, с удовольствием ощущая, как греет «Двин» и горячит. Наспех соорудив бутербродик, закусил и отдышался. Хорошо пошло.
Жагрин от коньяка спикировал в минор, стал ныть Юрию Михайловичу, хлюпать и ябедничать на «проклятых интриганов, оккупировавших Дома творчества», не пускающих «истинные таланты» не то, что в Хосту, но даже в Сенеж. Кербель рассеянно кивал ему, благодушествуя, а я всё поглядывал на его внучку.
Лида подсела к Аде, щебеча про брючный костюм «оттуда», про платьица из кримплена да трикотина, и вдруг всплеснула руками.
– Дед! – гибко поднялась она. – Совсем забыла… Я ж тебе костюмчик привезла! С Олд-Бонд-стрит!
Сбегав в соседнюю комнату, Лида вернулась с большой яркой коробкой.
– Примерь! – приказала она. – Должен подойти.
– Лидочка, – зажурчал Кербель, – ну зачем? Это же дорогая вещь!
– Я, конечно, тряпичница еще та, но помню, какое ты мне платье на выпускной подарил. Меряй, кому сказала!
Юрий Михайлович не задержался с примеркой, вышел к гостям в новой тройке, спокоен и важен.
– Ну, ло-орд! – развел руками Иван Иванович. – Ну, стиляга!
– Ай донт андестенд, – надменно выговорил Кербель, крутясь у зеркала.
– Надо обмыть! – внес предложение Жагрин.
– Наполняем, наполняем!
Плеснув себе чуток, я выпить не успел – Лида, громко скандируя: «Му-зы-ку! Му-зы-ку!», раскочегарила проигрыватель и достала нездешнюю пластинку Шер. Придерживая «винил» кончиками пальцев за края, она опустила его на диск. Пластинка плавно завертелась, мягко опустился тонарм…
Я узнал «The Way ofLove», и шаркнул ножкой, припоминая любимых Стругацких.
– Пермете ву, мадам…
– Битте, мой мальчик, – мурлыкнула Лида, кладя ладони мне на плечи и приятно удивляя: неужто читывала братьев?
Но еще приятней было тискать упругое и налитое. Я чувствовал удивительную легкость рядом с Лидой – меня не сковывало обычное стеснение, не забивали голову комплексы. Мы плавно кружили, покачиваясь в наплывах мелодии. Вскинув синие глаза с загадочным восточным разрезом, Лида сказала негромко: