Искусство проклинать
Шрифт:
Я открыла дверь, жестом пригласила её войти. Мы молча поднялись, зашли в гостиную. Она, как приезжие священники, перекрестилась на иконы. Я приняла её пальто, принесла тапочки. Женщина села, стала переобуваться, присматриваясь ко мне.
— Вы седьмая дочь? — неожиданно спросила она вместо того, чтобы представиться или попросить выполнения этой процедуры у меня.
— Что, простите? — я растерялась, хотя, по моим понятиям, именно так она и должна была себя вести.
— Вы были седьмым ребёнком в семье? — негромко и чётко проговорила она.
— Нет,
— Так… Это неважно? — несмотря на глубокое горе, чувствовавшееся в каждом её слове и жесте, она выглядела такой же выдержанно — вежливой и бесконечно порядочной, как Дан: А бабушка у вас была?
— Наверное… Но я её не видела. Только родителей, но очень- очень давно, в детстве. Ещё был дядя, он умер. Я теперь совсем одна. Какие странные вы задаёте вопросы…
— У вас Дар — сказала она с обезоруживающей доброжелательной ясностью, снова напомнив этим Дана: Ещё не знаю, какой, но есть. А он не появляется просто так, отсюда — мои странные вопросы. Что-то же вы умеете делать особенное?
— Не знаю… По-моему, ничего. Всё, как у всех. — я пожала плечами и, вспомнив о правилах приличия, переменила тему разговора: Вы, может быть, проголодались? Или хотите отдохнуть с дороги, умыться?
— Нет, спасибо. Я с утра в городе. Уже отдохнула, поела. На кладбище съездила… Я — бабушка Дана. Баба Саня.
— Я знаю. Я поняла. Вы похожи… глазами, осанкой, чертами лица… и манерами тоже.
— Я не нашла могилы. В часовне и сторожке никого не было, а свежих могил много… надписи не на всех. Когда можно съездить туда вместе? Сейчас ещё не поздно?
— Нет, не поздно. У меня машина… — я помялась, стараясь не отводить глаз: Но… зачем?
— Как зачем? Я хочу увидеть могилу своего внука.
Я уже не смотрела ей в лицо и кажется, не могла сказать того, что должна была сказать. Встала, повертела в руках пульт от телевизора. Прошло несколько длинных, тягостных минут. Потом я, наконец, решилась.
— Она пустая. Дана там нет.
Баба Саня всхлипнула-вскикнула, хрустнула пальцами. Но не встала с дивана, не вскочила — наверное, не смогла.
— Господи, воля твоя. Как же… Как это может быть, Тина? Братья всё сделали. Могилу запечатали и никто из этих… никто не мог её вскрыть. Никто не мог забрать мальчика…
— Никто и не вскрывал его могилу — я ездила посмотреть. Никто не забирал Дана. Он вышел сам.
Выговорив первые слова, самое главное, я инстинктивно поняла, что её не нужно подготавливать. Она могла с этим справиться. Несмотря на нервность, явную тонкую восприимчивость и возбуждение, слабой она не была.
— Я думаю, причина этого в том, что случилось после аварии, когда Дан был в процедурной…
Баба Саня слушала молча, с прикрытыми рукой глазами, комкая на коленях носовой платок. Пока я рассказывала, начало темнеть. Скоро Дан встанет…
— … А потом мы и поехали на рынок. Там всё случилось. Но об этом я рассказывать не могу, потому что помню только детали, как во сне.
— Где же он?
За окном стоял
— Дан… Мальчик мой! Мой золотой, мой дорогой, мой единственный на свете мальчик! Сердце моё!
Она всё-таки заплакала, затряслась. Подняла руку для крёстного знамения и осеклась. Они смотрели друг на друга и молчали, а у меня стало слабеть и деревенеть сразу всё тело, в горле задымилось-затянуло дурнотой. Я напрягла несколько раз мышцы, прокашлялась, и, шагнув к Дану, усадила его на стул. Погладила по щеке, поцеловала в лоб и ушла наверх.
Стол в кабинете был тяжёлый, но по смоченному водой линолеуму пошёл хорошо. Я передвинула его в холле к окну, подкатила поближе рабочий стеллаж, перенесла инструменты, лампу, десяток книг. Потом освободила шкаф в кабинете и сняла в нём несколько полок, передвинула кресла. Разложила и застелила диван.
Это будет её спальня. Ей должно быть удобно. А вещи из гостиницы заберём завтра. И не забыть — купить ей сапоги… Икону бы надо! В вещах Дана есть его складень, он как раз хорошо поместится на тумбочку возле диванного валика…
О чём я думаю? Спальню приготовила… Она, ведь, вполне может возненавидеть меня, как своего самого главного врага и имеет на это полное право! Мальчик из-за меня остался в городе. Меня он любил и меня защищал. Меня накрыл своим телом от пули. Из-за меня ему дали, перед этим, в бессознательном состоянии какую-то адскую смесь. Алексо, который мог его спасти, был у меня: на моей шее. Это я во всём виновата! Хорсу была нужна я, а не Дан! Господи! Почему я не умерла тогда? Или раньше, в детдоме… Или ещё тогда…
Стоп! Только не это! Про это — не вспоминать! Истерик сейчас не надо! Хороша же я буду, хозяйка, встречающая гостей! Мне всё приснилось! Привиделось в кошмарном сне! Это было не со мной! Или — вообще не было! Дышать! Ды-шать! Ды-ы-ы-шать! И-раз-и-два! И-раз…
Как бы она меня не возненавидела, а Дан останется со мной. Ему некуда идти. Значит, и ей тоже. А я потерплю… Перемолчу. Не велика барыня, выдержу. Я умею терпеть. Пережила же свекровь, которая была куда хуже атомной войны, и это переживу. У меня есть Док. И Ашот, и Маго, и все наши. А у неё никого. Совсем одна, с такой бедой…
Когда подошло время, я наполнила ванну, вылила в воду отвар полыни и спустилась вниз.
— Надо подняться в квартиру, вы совсем замёрзнете здесь… И Дана ждёт ванна.
Она ходила за нами с потерянным, усталым видом, а я рассчитано-спокойно, ровным голосом, рассказывала о том, как Дан пришёл, как ему однажды стало плохо, о своих экспериментах с травами, как мы «гуляем». Потом я мыла Дана и одевала его, причёсывала, а после этого повела наверх.
— Садись к окну, Дан. Там жалюзи и портьеры, всё закрыто, не беспокойся… А вам обязательно нужно отдохнуть. Вы пьёте на ночь снотворное? Что вам можно?