Искусство проклинать
Шрифт:
— Лена, ты что, пьяная? Хорошенькое дело… Вот почему ты прячешься. Да выйди же сюда. Я одна, не бойся.
— Не могу, Тина! К тебе — не могу! А так хочется… Мне очень хочется, Тина! Очень. Так хочется к тебе… Потому, что мне холодно, а ты такая тёплая… Ведь ты тёплая, Тина?
У меня давно уже жарко постукивало в груди, а теперь и холодок пробежал по спине.
— Лена, что с тобой случилось? Скажи мне! — настойчиво повторила я, начиная догадываться, что с ней вполне могло случиться.
— Мне нужно сказать тебе, Тина… Меня за этим сюда и послали. Отдай его им. Они всё равно добьются
Я попыталась скрыть, как меня передёрнуло, переступила мягкими непослушными ногами, сжала кулаки в карманах. Моё сердце уже громко бухало и горело в груди, как будто стремясь выпрыгнуть наружу.
— Что отдать и кому? Говори яснее.
— Я ничего не знаю. Я просто передаю: отдай. Отдай его, если он у тебя! Тебе сразу станет легче… Как холодно, Тина. Знаешь, сердце у всех стучит ровно: тук-тук, тук-тук, тук-тук. А потом так жарко: тук-тук-тук-тук! Тук-тук-тук-тук — тук! Как у тебя сейчас… А уже после: тук… тук… тук… Так слаще и теплее, Тина.
На пятачок подъехал Васо, направляясь к гаражу, а Ленка шмыгнула в дальний конец изгороди и, удаляясь, затопала вглубь парка.
У меня уже не осталось сил о чём-то думать. Я просто тупо развернулась и пошла. Меня покачивало, как будто я шла по грудь в воде, преодолевая её сопротивление, но я упорно, пытаясь не потерять сознание, двигалась к себе домой. Или… к нам домой?
Глава 19
Я забылась на своём диване, устав следить за серым, дрожащим лицом Дана, и вдруг он завыл. Сначала тихо, затем медленно наращивая звук.
Я слетела на пол, заглядывая в трясущееся, с оскаленным ртом лицо. Оно было ужасным.
— Дан! Дан, тихо! Очнись! Спокойно! Пожалуйста, замолчи! Замолчи, Дан, прошу тебя!
Его было трудно узнать. Глаза сузились, складка между бровей налилась чернотой. Я похлопала его по щекам, но на них начали отпечатываться синевой следы моих прикосновений. Потом он затрясся, будто сдерживая в себе что-то болезненное и непонятное, заскрипел зубами. Я пыталась удержать его за руки и уговаривала, а он всё выл. Ему стало, как судорогой, корёжить пальцы и он больно, с вывертом, ущипнул меня за плечо. Я, вскрикнув, откинулась к стене.
— Господи-и-и-и! За что? Ну за что это мне?
Вой продолжался. Я чувствовала себя куском мерзлоты. Больше всего хотелось распластаться на полу или залезть под диван. И тоже выть. Выть и выть, пока кто-нибудь не придёт и не найдёт нас. И не возьмёт это на себя, всё, до последней мелочи. Всё-всё: Дана, сатанистов, Хорса, Митрофана… И Ленку тоже…
Я вспомнила Ленку. Её голос, выговаривающий непонятные вещи, хруст ветвей под её руками, тонкий визгливый смех… И встала, уже не обращая внимания на этот жуткий вой: Так… Мне нужно выйти из дома. Вместе с ним.
Я выскочила из подъезда, одеваясь на ходу, и пулей понеслась в гараж.
Знаю. Знаю. Знаю! Я знаю, что нужно делать. Это ужасно, это невообразимо, это дико, но я знаю, что могу предпринять. Только бы рено сразу завёлся! Только бы Дан не кричал слишком громко! Только бы нас никто не увидел! Не услышал! До рассвета ещё часа полтора — два…
Голова у меня была почти ясная, только больно и часто било в левый висок: тук-тук-тук-тук-тук. Наверное,
Холодно, Тина! А ты тёплая… Сердце стучит тук-тук, тук-тук… — так, кажется, она бормотала. Если я права в своих по-настоящему диких, — дичайших! — предположениях, то мне остаётся попробовать только одно. Дать ему то, о чём мечтала эта ошалевшая тварь в сквере… Я ведь знала, чего она хочет, догадывалась и просто не хотела себе в этом признаваться. Поверить до конца! Я отгоняла от себя эти догадки, почерпнутые из дешёвых киноужастиков, которые так увлечённо заглатывал когда-то Юрка по вечерам… Не стоило этого делать, раз я уже успела увидеть Дана таким!
Господи, Боже, кто-то должен заплатить за этот кошмар! И поплатится, — обещаю! Я всегда исправно отдавала все свои долги! Неважно кому и как! Мстительности у меня не отнимешь…
Я научилась воевать со своими врагами и зря решила, что это уже позади! Науку побеждать, которую Дан, по его признанию, заучивал в Суворовке, я осилила на практике с самого детства. Она отложилась недоброй памятью в моих слабых сосудах. В моих переломанных костях и рёбрах, в моей вполне здравомыслящей, злопамятной голове. Я должна победить в этой схватке! Я стану победителем! Или лучше мне не жить…
Я привезла Дана на окраину, к одинокому запущенному дворику за каменной стеной, и поставила машину вплотную к узкой калитке. Это старая винодельня, купленная Васо у покойного отца Арсентия, известного всему городу своей тягой к одиночеству. Здесь он жил и молился, удаляясь от суеты, пока не уехал в монастырь. Но мне не нужен был рассыпающийся домик в центре двора. Здесь есть подвал. И здесь никто ничего не услышит. И никто сюда, на отмоленную землю, не посмеет зайти из этих…
Дан замолчал, но его ломало. Мне пришлось помучаться, чтобы завести его внутрь. Лестница, а потом просто узкий спуск в скальной породе и подвал. Я открыла ещё один замок, подталкивая Дана вперёд. Он перестал упираться. Прямо в полу помещения была вручную выбита не очень большая яма, метра три глубиной. Я, поддерживая, спустила Дана по приставной лестнице, а потом поднялась и вытянула за собой стремянку. Он молчал.
При тусклом свете запылённой лампы на стене я заглянула вниз. Дан стоял, задрав ко мне голову с опущенными вдоль тела руками, и сверху напоминал своей позой маленького мальчика, терпеливо ожидающего внимания взрослых, их подарка или наказания. На сером измученном лице — глаза, синие даже сейчас. Я подавила в себе желание разразиться если не слезами, то хотя бы стонами, выключила свет, закрыла обе двери ключами, которые положила себе в карман. Вышла на улицу и постояла возле машины, собираясь с силами.
Здесь его никто не найдёт и не услышит. Он может выть, кричать, биться о стены, царапать ногтями твёрдый камень или стоять молча и ждать, с поднятым вверх лицом. И я могу навещать его иногда, отмечая новые следы разрушения на этом красивом, когда-то, теле. Я могу вообще забыть о нём, бросить его здесь, и никто меня за это не осудит. Некому меня осуждать…
Я знала, что не брошу его. Никогда. Даже если он рассыплется у меня на глазах. Даже если… потечёт! Если захочет разорвать меня на части. «Только не оставляй, Тина… Не оставляй…»