Искусство проклинать
Шрифт:
— Это ты, что ли, пожар затеяла?
— Я… — призналась Рыжая: Я решила: пусть лучше всё сгорит… Чем вот так, как собаку. Собаку жалко… И зачем я с ними поехала?
— Раньше надо было думать. Когда жизнь себе такую выбирала.
— А из чего было выбирать-то? Мать пьёт… мужики не выводились…меня быстро к делу приставили… С детства по интернатам. А там тоже…
— Детдомовская, значит…
Мне не было её жалко. Я тоже была детдомовская, но не сдавалась никому и никогда. Билась в кровь и не гнушалась в безвыходной ситуации
И если уж не нашла она в себе особых талантов, пошла бы просто на фабрику, на завод. Скучно и бедно? Почему Нина у Галии, красавица, воспитанная только что не в нищете, не отправилась на панель, а работает в детском саду няней за символическую зарплату, и ещё умудряется платить за педучилище? Жалко не было… Но Нина выросла среди любви и домашнего тепла. А эта девчонка всё-таки решилась бросить горящую ветку…
— Ладно, не ной, утри сопли. Я тебя спрячу. Поживёшь пока в больнице. У меня там врач знакомый. Только штучки свои б…ские там забудь. Там это ни к чему! Он тебя санитаркой возьмёт. Тепло, еда, угол на время… Поработаешь, пока всё закончится. Но язык надо держать за зубами, понятно? Чтобы никому ни слова. Врачу — особенно! Усекла?
— Да, да! Я всё сделаю. А вы… простите меня за то. За того парня… Я буду работать. Хоть в поломойки, хоть в шахтёры, хоть куда… И молчать буду. Только… — голос у неё дрогнул: как же это может закончится?
— Не твоя забота. Закончится, как надо и когда надо. Главное, сама не рыпайся. Не рисуйся нигде, не болтай лишнего. Ты хоть работать-то умеешь?
— Я раньше на рынке работала… Старалась. Не получилось. На кого работаешь — с тем и спи, да ещё друзей приведёт… Вот я и ушла…
— … Куда полегче. Ладно, что-нибудь да получится. За тебя просто не брался никто. Поживём — увидим!
— А вы… простите меня? Ну, за то… На меня нашло тогда… Думаю, отлюблю хоть раз… Он на меня и не смотрел вовсе… Я ему не нужна была. Он только вас и видел…
— Его больше нет. Нет среди живых. Забудь!
— Она вздохнула-всхлипнула, и посмотрела на меня сбоку, судорожно прижав ладонь ко рту. Охнула, помотала головой. Я сцепила зубы, до боли сжала руль.
Не твоё это дело… Ясно? — голос у меня был глухой и почти спокойный.
— Ясно. Простите… — она протянула было руку, но уронила её на колени: Простите меня.
— Нечего прощать… И не говори мне «вы». Я тоже детдомовская… Звать-то тебя как?
— Софи… Нет, Зойка. А вас… тебя?
— Тина. И, запомни, Зойка… Сейчас ты можешь для себя всё изменить. Редко кому так везёт, как тебе сегодня. Считай, что ты снова родилась, и снова выбираешь. Ты уже посмотрела, куда можно сдуру забрести.
— Да, Тина. Я знаю… Ой, какая… вы… ты! А ты, правда, детдомовская, Тина?
Притормозив возле хирургии, я оставила Зойку в машине, и отошла с сотовым к стене.
— Алло,
— Тина, где ты? Приезжай скорее, девочка. У нас тут война — Дан рвётся из дома. С тобой всё в порядке?
— Да, я жива-здорова. Баба Саня, не отпускай его. Куда он без Алексо? Пожалуйста, удержи его. Мне, в самом деле, очень нужно. Нужно увидеться с Доком. И я постараюсь вернуться побыстрей. Знаешь, что, дай ему трубку, я сама с ним поговорю… Дан! Дан, ты меня слышишь?
— Тина… больно… холодно, Тина!
— Миленький, Дан, подожди. Я в полной безопасности, но не могу сейчас подъехать. Я у Дока, Дан, мне очень нужно… Подожди ещё немного, совсем чуть-чуть… Я вернусь, и всё будет хорошо.
— Тина… Берегись…Ты в опасности, Тина…
— Всё нормально, Дан. Мне в самом деле ничего не угрожает. Ты скажи: Жду тебя. И жди! Ну, скажи… Дан, не заставляй меня волноваться, мне и так плохо пришлось… Пожалуйста, побудь с Бабой Саней. Хорошо?
— Да… Я жду… Жду тебя, Тина.
Док был измотан до предела, и я поняла это, как только он улыбнулся. Его улыбка была не бледной, а бесцветной.
— Тинатин, привет! Ты… У тебя всё в порядке? Почему ты в майке? — забеспокоился он: И грязная… Что случилось?
— Случилось, но уже прошло. Ещё поговорим об этом, но потом, не сейчас, Док. У меня к тебе дело. Нет, даже два. Ты, как-то, говорил, у вас санитарок не хватает, я тебе привезла одну гражданку… Возьмёшь? Её надо спрятать ненадолго от нежелательных взглядов и контактов. Ну, как, сделаешь?
Вот что мне в Доке больше всего нравится, так это его полная невозмутимость в подобных ситуациях. Он сразу всё сообразил, и Зойку разглядывал с чисто академическим интересом.
— Так… А работать-то, она будет? У меня ведь больные… и нелёгкие, кстати сказать. За ними ухаживать надо, как за малыми детками.
— Будет — пообещала я: Ещё как будет! Ей деваться некуда, она всё что нужно будет делать.
Зойка смирно стояла в извоженной куртке, обвязанной вокруг бёдер, в моём свитере на голое тело, и даже не перебирала босыми подошвами, смотрела истово.
— Хорошо, попробуем. Пошли, гражданка… Поищем тебе что-нибудь одеться.
Они зашли по коридору в подсобку, а я вернулась к москвичу. Овчарка забилась в дальний угол, и оскалилась.
— Не бойся, я друг. Я — свой, не бойся! — При слове «свой» она дёрнула разорванным ухом, но рычать не перестала.
— Нам с тобой нужно выйти из машины. Ну, иди ко мне! — Команду «ко мне» она тоже знала, но не двинулась с места. — Ну, что мне с тобой делать? Выходи же, дурашка… — Я попыталась дотянуться до неё рукой, но она забилась в дальний угол, и клацнула зубами. — Вот тебе и благодарность… Любят же некоторые дающую и ласкающую руку укусить… Ну, не бойся, хороший, не бойся. Иди ко мне.