Искусство рисовать с натуры
Шрифт:
— Когда был построен наш город? — спросила она. Вопрос был для Наташи неожиданным, и, беря ложку, она натянуто рассмеялась — все-таки стыдно не знать истории родного города.
— Не помню. Лет сто назад, кажется.
— 1801 год. Раньше тут были пусто, степи. Мало леса, много камня. Вьючные тропы. Аборигены. Маленькое селение. Глушь, одним словом.
— Ну и что? — осведомилась Наташа, отмеривая муку. — К чему эта лекция? А, понимаю! Сейчас будет легенда. Страшная и ужасная.
— Ага, овеянная дыханием веков… — Надя криво ухмыльнулась и потянулась за рюмкой,
Слово неожиданно больно резануло Наташу, хотя Надя всего лишь назвала ее нынешнюю профессию. Она поспешно отвернулась.
Что такое? Что мы стали такие трепетные? Продавец и есть.
— Легенды не возникают на голом месте, — глубокомысленно заметила Надя между глотками. — Легенды — это реальность, основа клубка, на которую намотаны нитки слухов, суеверной болтовни и преувеличений. А это — легенда, не легенда — так, ничего особенного. Поверье о проклятом месте, заброшенной тропе, забредая на которую, люди иногда погибали при странных обстоятельствах.
— Бабушкины сказки, — равнодушно констатировала Наташа, размешивая тесто.
— Да, бабушкины, — сказала Надя немного обиженно. — Точнее, моей собственной бабушки. Моя бабуля как губка впитывает все окрестные слухи и сплетни. Некоторые старики очень много знают… Вот, как твой дед, если бы его расспросить…
— Проклятое место, — Наташа как-то по-старушечьи хмыкнула. — И, разумеется, это проклятое место находится теперь в аккурат на этой дороге?!
— Ну, судя по бабушкиной болтовне и по архивным планам застройки именно так.
— Ты залезла в городской архив?!
— Я залезла в городской архив. Японский бог! Проще залезть на секретную военную базу!
— Ты чокнутая!
— Я не чокнутая. Я любопытная. А когда у меня нет денег, я особенно любопытная. Может, я из этого передачку сварганю минут на 15 — опять же деньги.
Наташа пожала плечами. С улицы донесся пронзительный переливчатый свист, услышав который, сам Соловей-разбойник махнул бы рукой и ушел, посрамленный. Свист сменил высокий тонкий полувопль-полувизг, словно кому-то от души наступили на интимное место.
— Козлы! — заметила Наташа, ставя на огонь сковородку. Надя повернулась и посмотрела в окно.
— Старый район, сказала она тихо. — Второй по возрасту. Когда селение начало разрастаться, превращаться в город, вначале здесь не хотели строить дома. Но к тому моменту, как начались перемены, на этой дороге уже много лет ничего не происходило, люди снова начали ходить по ней, и все посчитали, что зло ушло. Да и людям, которые приехали сюда жить и работать, не было дела до суеверий чужого народа.
— Неужели? — пробормотала Наташа, продолжая заниматься кухонными делами и слушая вполуха.
— Пока город строился, ничего не происходило. Но как только он разросся, как только в нем закипела жизнь, как только он пустил корни и сменилось несколько поколений, все началось заново. То экипажи столкнутся, то лошадь понесет, то кто-нибудь под колеса свалится.
— Да ну?
— Наташка! —
— Да ладно, ладно, — миролюбиво протянула Наташа, шлепая тесто на раскаленную, блестящую от масла сковородку, одновременно с любопытством наблюдая за Надей. Сейчас та, как это иногда бывало, не просто рассказывала. Вещала. Выступала. Поставленный голос, из которого вдруг пропала хмельная растянутость гласных и слова перестали сплетаться и спотыкаться друг о друга. Исчезла обыденная жестикуляция. Между Надей и Наташей появилось невидимое стекло экрана. Наташа была по другую сторону. Наташа была толпой зрителей. Она должна была внимать.
— Ни в обрывках преданий, ни в архиве я не нашла никаких следов ни кладбищ, ни тюрем, ни лобных мест, которые бы здесь располагались в то время, хотя, конечно, они могли быть здесь гораздо раньше, может быть, вообще в глубокой древности. А так — всегда была дорога — та или иная. Лицо города менялось, во время Отечественной почти все дома и дороги разбомбили, все отстраивали заново.
Надя немного помолчала, очевидно, выстраивая дальнейший рассказ.
— Но первая часть моей истории — часть, не подкрепленная фактами, которую нельзя проверить, заканчивается в районе 1890-х годов. А дальше уже идут факты, мои любимые факты. Статистика — великая вещь, — она снова порылась в записной книжке, — и если мы обратимся к ней, то обнаружим, что в среднем каждый год на этой дороге погибало пять-шесть человек. Немало для тихой старой дороги — ты не находишь? Это не считая аварий и прочих, менее драматичных событий.
— Не может быть! — изумленно сказала Наташа, которую рассказ наконец-то задел за живое. Она повернулась, и оладьи тихо и раздраженно ворчали позади нее на сковородках.
— В принципе, я могу представить тебе доказательства в любой момент с восьми до восемнадцати часов. Наташа, это не пустая болтовня, я серьезно поработала. Я же сказала, что хочу сделать передачу.
— Но за 110 лет это получается…
— Выбрось период с 1940 по 1951. И я брала среднюю цифру, так что исходи из этого.
— И что, прямо таки никто этим не заинтересовался?!
— Почему? Заинтересовался, конечно.
— И что?
— Ничего. Или, точнее будет сказать, я не знаю. Так или иначе, дорога никуда не делась — вот факт. Она никуда не делась и она не стала безопасней. Несколько раз ее закрывали, но потом открывали снова. Сейчас же она не волнует абсолютно никого… — деловой рассудительный, солидный тон Нади вдруг сорвался на совершенно несерьезный визг. — Наташка, горит!
Только сейчас ощутив резкий запах горелого теста, Наташа тоже, как положено, взвизгнула и машинально схватила сковородку голой рукой и, конечно, тут же обожглась и с грохотом уронила сковородку обратно на плиту, тряся обожженной рукой, и Надя, вскочив, схватила тряпку, опрокинув по пути рюмку с шампанским, и кинулась на выручку, а кухня уже наполнялась сизо-голубым дымом.
Спустя пять минут Надя хмуро счищала в мусорное ведро сгоревшие оладьи, покачиваясь из стороны в сторону, и ворчала: