Искусство соблазна
Шрифт:
Глядя на него, Эмма не могла ответить на вопрос, что вызвало в нем такую бурю негодования — страх или изумление. Изумление тем, как ловко ей удалось поменяться с ним ролями. Эмма и сама не вполне отдавала себе отчет в своих поступках. Что, как не вредность, заставило ее прижаться к констеблю и обшарить его карманы в поисках ключа от наручников? За спиной у констебля она показала ключ Стюарту.
Стюарт немедленно выдал ее действия:
— Она взяла ключи.
— Кто взял ключи? — спросил полисмен. — Ключи от чего?
— От наручников, как мне кажется. Миссис Хотчкис их у
Констебль похлопал себя по карманам.
— Не глупите, сэр, они у меня тут.
— Проверьте, там их нет.
Эмма деликатно опустила ключ в карман за мгновение до того, как констебль сунул туда руку. Он вытащил ключ и помахал им у Стюарта перед носом.
— Нехорошо, — сказал он и снова опустил ключ в карман, вернее — он решил, что опустил, поскольку Эмма, осторожно прижав руку к его карману, раскрыла ладонь и ключ упал ей прямо на руку.
— Она опять его взяла, — на этот раз без особой надежды на сообразительность констебля заявил Стюарт.
Эмма отступила к камину. Деликатно кашлянув, она уронила ключ за решетку и тут же зашлась в кашле, дабы констебль не услышал, как ключ упал куда-то на скрепленную цементом каменную кладку, где его никто не найдет, если только им не придет в голову разобрать камин.
— Прощай, Стюарт, — сказала она, глядя, как его бесцеремонно выталкивают из номера. — Прощай, дорогой.
Все оказалось проще, чем она думала. С этого момента, смирившись со своей судьбой, она уже знала, что делать. Или думала, что знает. Она взяла конверт с двумя тысячами фунтов и шляпную коробку с фигуркой горгульи.
И тут перед ней открылась бездна возможностей. Хотя по-настоящему привлекательной казалась только одна. Эмма выписалась из отеля, вызвала кеб, велела погрузить багаж и дала извозчику лондонский адрес Стюарта.
— Оттуда мы поедем на вокзал Кингз-Кросс, — сообщила Эмма. — Вам придется меня подождать. Совсем недолго. — У нее оставались пятьдесят шесть фунтов, который он позволил ей взять. Достаточно для начала. К тому же деньги эти принадлежали ей по праву. Она их заработала.
Дом Стюарта оказался пуст. Слуг не было. К тому же там она обнаружила то, чего никак не ожидала обнаружить.
В лондонском доме, как и в Данорде, была библиотека. Не такая богатая, конечно, но очень в его духе. У окна стоял большой письменный стол. Она открыла шляпную коробку, вытащила фигурку, развернула ее. Словно нежданный подарок, она положила ее на середину стола. Затем вытащила из сумочки конверт с двумя тысячами и поставила его, прислонив к фигурке. Все это выглядело очень органично.
И тогда она заметила на полу смятые листы.
Развернув один, другой, Эмма увидела, что все это недописанные записки.
«Эмма, — начиналось одно из посланий, — сделай мне» (зачеркнуто), — затем: «не была бы ты так любезна оказать мне честь», — и длинный росчерк во всю страницу.
Другое послание начиналось:
«Моя дражайшая „мисс Маффин“, вы единственная женщина, которую я когда-либо», — и все.
Еще в одной было написано:
«Я люблю тебя, будь моей... — длинный росчерк, и внизу приписка: — ...будь моей женой,
«Твоя нервная задница», — подумала она и улыбнулась.
На краю стола, где тоже валялись скомканные листы — похоже, он бросал их через стол, — Эмма заметила маленькую коробочку. В ней было кольцо с бриллиантом. Он выбрал красивое, но разве Стюарт мог выбрать другое? Она закрыла коробочку. Крышка со щелчком захлопнулась.
Но записки... Ах, он сделал одиннадцать попыток. Их она собрала все до одной, расправила, сложила и спрятала в карман. Она читала их и перечитывала, одну за другой, одну за другой, стоя у окна. Она читала, пока свет не иссяк, пока не стемнело.
Извозчик, конечно, не стал ее ждать. Он разгрузил сундуки, занес их за ворота. Эмма и их оставила здесь. Все вещи, что он купил для нее. Прощайте.
Эмма вышла на улицу, когда зажглись фонари. Но, даже сидя в кебе, она продолжала читать и перечитывать его незаконченные письма, подставляя листы, любовно расправленные, под свет уличных фонарей. Она разглаживала их, стараясь сделать так, чтобы ни одной морщинки не осталось на бумаге, пока листы не сделались мягкими. Словно так она могла выправить и свою жизнь, избавить ее от складок и заломов. Затем она сложила их все в аккуратную стопку — опрятная стопка непонятого, невнятного, еще только зарождающегося, еще не вполне дошедшего до ее сознания чувства, ее собственного, полностью утвердившегося лишь тогда, когда стало слишком поздно. Доверие. Доверие — это единственное, от чего нельзя отступать в игре. Доверяй партнеру. Никогда в нем не сомневайся.
Ей никогда бы не пришло в голову, что Стюарт сделает это, сделает ее счастливой. Отбросит за ненужностью все свои желания, даже желание получить статуэтку, и будет думать о ней. Почему нет? Куда исчезла ее вера в других людей, в другого, особенного, любимого? И вообще, была ли когда-нибудь в ней эта вера? Верила ли она когда-то, что стоящий мужчина найдет ее, захочет ее, выберет ее из всех, выберет вопреки тысячам возражений, в том числе и ее собственным, попросит ее стать его половиной, быть с ним до конца жизни?
Если у нее и была когда-то такая вера, то она потеряла ее где-то по дороге. Потеряла ее, потеряла его. Буквально, не фигурально, заковала его и выбросила ключ. Вычеркнула из жизни.
Она всхлипнула раз, другой, глядя на эти своеобразные любовные письма, прижала их к животу свернулась над ними и обхватила руками колени. Комок бумаги, одежды, отчаяния. И она заплакала, беззвучно, горько, покачиваясь из стороны в сторону. Сколько она так плакала? Полчаса? Больше? Она точно не знала.
Она лишь знала, что вернулась к отелю, и портье вызвал для нее другой кеб, и уже на нем она доехала до вокзала. Она не помнила, как покупала билет, как садилась на поезд. Она лишь знала, что поезд останавливался у каждого столба и ехал очень медленно. И все время было темно. Казалось, светло уже никогда не будет. И когда первые солнечные лучи осветили ее купе второго класса, она, полусонная, обнаружила, что едет одна. Абсолютно одна! Навсегда одна, на всю оставшуюся жизнь. Одиночество, которое она сама себе устроила.