Искусство стареть (сборник)

Губерман Игорь Миронович

Что может ярко утешительнымнам послужить на склоне лет?Наверно, гордость, что в слабительномсовсем нужды пока что нет.

Я кошусь на жизнь весёлым глазом,радуюсь всему и от всего;годы увеличили мой разум,но весьма ослабили его.

Осенний день в пальтишке куцемсмущает нас блаженной мукой:уйти в себя, забыть вернуться,прильнуть

к душе перед разлукой.

Старости сладкие слабостив меру склероза и смелости:сказки о буйственной младости,мифы о дерзостной зрелости.

Неволя, нездоровье, нищета —солисты в заключительном концерте,где кажется блаженством темнотанеслышно приближающейся смерти.

Старенье часто видно по приметам,которые грустней седых волос:толкает нас к непрошеным советамгустеющий рассеянный склероз.

Я не люблю зеркал – я сытпо горло зрелищем их порчи:какой-то мятый сукин сыниз них мне рожи гнусно корчит.

Устали, полиняли и остыли,приблизилась дряхления пора,и время славить Бога, что в бутылиосталась ещё пламени игра.

Святой непогрешимостью светясьот пяток до лысеющей макушки,от возраста в невинность возвратясь,становятся ханжами потаскушки.

Стало тише моё жильё,стало меньше напитка в чаше,это время берёт своё,а у нас отнимает наше.

Года пролились ливнями дождя,и мне порой заманчиво мгновение,когда, в навечный сумрак уходя,безвестность мы меняем на забвение.

Сопливые беды, гнилые обиды,заботы пустой суеты —куда-то уходят под шум панихидыот мысли, что скоро и ты.

Моей душе привычен риск,но в час разлуки с телом бреннымей сам Господь предъявит искза смех над стадом соплеменным.

На склоне лет печален и невесел кто в молодости недокуролесил

Я жил отменно: жёг себя дотла,со вкусом пил, молчал, когда молчали,и фактом, что печаль моя светла,оправдывал источники печали.

А время беспощадно превращает,летя сквозь нас и днями и ночами,пружину сил, надежд и обещанийв желе из желчи, боли и печали.

Когда я в Лету каплей кануи

дух мой выпорхнет упруго,мы с Богом выпьем по стакануи, может быть, простим друг друга.

Кичились майские красоткинадменной грацией своей;дохнул октябрь – и стали тётки,тела давно минувших дней.

В последний путь немногое несут:тюрьму души, вознесшейся высоко,желаний и надежд пустой сосуд,посуду из-под жизненного сока.

Суров к подругам возраста мороз,выстуживают нежность ветры дней,слетают лепестки с увядших роз,и сделались шипы на них видней.

Налей нам, друг! Уже готовыстаканы, снедь, бутыль с прохладцей,и наши будущие вдовыохотно с нами веселятся.

Когда, замкнув теченье лет,наступит Страшный Суд,на нём предстанет мой скелет,держа пивной сосуд.

Я многому научен стариками,которые всё трезво понимаюти вялыми венозными рукамиспокойно свои рюмки поднимают.

Редеет волос моих грива,краснеют опухлости носа,и рот ухмыляется кривоногам, ковыляющим косо.

Но и тогда я буду пьяницаи легкомысленный бездельник,когда от жизни мне останетсяодин ближайший понедельник.

Я к дамам, одряхлев, не охладел,я просто их оставил на потом:кого на этом свете не успел,надеюсь я познать уже на том.

Когда однажды ночью я умру,то близкие, воздев печаль на лица,пускай на всякий случай поутрумне всё же поднесут опохмелиться.

Уже беззубы мы и лысы,в суставах боль и дряблы члены,а сердцем всё ещё – Парисы,а нравом всё ещё – Елены.

Когда устал и жить не хочешь,полезно вспомнить в гневе белом,что есть такие дни и ночи,что жизнь оправдывают в целом.

Восторжен ум в поре начальной,кипит и шпарит, как бульон;чем разум выше, тем печальнейи снисходительнее он.

Ушиб растает. Кровь подсохнет.Остудит рану жгучий йод.Обида схлынет. Боль заглохнет.А там, глядишь, и жизнь пройдёт.