Искусство стареть (сборник)

Губерман Игорь Миронович

Почти старик, я робко собираюському-нибудь печаль открыть свою,что взрослым я всего лишь притворяюсьи очень от притворства устаю.

Вот человек: он пил и пел,шампанским пенился брожением,на тех, кто в жизни преуспел,глядит с брезгливым уважением.

Когда б из рая отвечали,спросить мне хочется усопших —не

страшно им ходить ночамисквозь рощи девственниц усохших?

Вновь себя рассматривал подробно:выщипали годы мои перья;сёстрам милосердия подобно,брат благоразумия теперь я.

Я вдруг оглянулся: вокруг никого.пустынно, свежо, одиноко.И я – собеседник себя самого —у времени сбоку припёка.

Когда с утра смотреть противно,как морда в зеркале брюзглива,я не люблю себя. Взаимнои обоюдосправедливо.

В душе осталась кучка пепла,и плоть изношена дотла,но обстоят великолепномои плачевные дела.

Земная не постыла мне морока,не хочется пока ни в ад, ни в рай;я, Господи, не выполнил урока,и Ты меня пока не призывай.

Я, Господи, умом и телом стар;я, Господи, гуляка и бездельник;я, Господи, прошу немного в дар —ещё одну субботу в понедельник.

И понял я, что поздно или рано,и как бы ни остра и неподдельна,рубцуется в душе любая рана —особенно которая смертельна.

Когда боль поселяется в сердце,когда труден и выдох и вдох,то гнусней начинают смотретьсяхитрожопые лица пройдох.

Нелепы зависть, грусть и ревность,и для обиды нет резона,я устарел, как злободневностьпозавчерашнего сезона.

Мои друзья темнеют лицами,томясь тоской, что стали жижеапломбы, гоноры, амбиции,гордыни, спеси и престижи.

Учти, когда душа в тискахлипучей пакости мирской,что впереди ещё тоскао днях, отравленных тоской.

После смерти мертвецки мертвы,прокрутившись в земном колесе,все, кто жил только ради жратвы,а кто жил ради пьянства – не все.

Правнук наши жизни подытожит.Если не заметит – не жалей,радуйся,

что в землю нас положат,а не, слава Богу, в мавзолей.

Состариваясь в крови студенистой,система наших крестиков и ноликовдоводит гормональных оптимистовдо геморроидальных меланхоликов.

Когда во рту десятки пломб —ужели вы не замечали,как уменьшается апломби прибавляются печали?

Душой и телом охладев,я погасил мою жаровню,ещё смотрю на нежных дев,а для чего – уже не помню.

Возвратом нежности маня,не искушай меня без нужды;всё, что осталось от меня,годится максимум для дружбы.

У старости – особые черты:душа уже гуляет без размаха,а радости, восторги и мечты —к желудку поднимаются от паха.

На склоне лет печаль некстати,но всё же слаще дела нет,чем грустно думать на закате,из-за чего зачах рассвет.

Исчерпываюсь, таю, истощаюсь —изнашивает всех судьба земная,но многие, с которыми общаюсь,давно уже мертвы, того не зная.

Стократ блажен, кому даноизбегнуть осени, в которойбормочет старое гавно,что было фауной и флорой.

В такие дни то холодно, то жарко,и всюду в теле студень вместо жил,становится себя ужасно жалко,и стыдно, что до жалости дожил.

Идут года. Ещё однотеперь известно мне страдание:отнюдь не каждому данодостойно встретить увядание.

От боли душевной, от болей телесных,от мыслей, вселяющих боль, —целительней нету на свете компресса,чем залитый внутрь алкоголь.

Тоска бессмысленных скитаний,бесплодный пыл уплывших дней,напрасный жар пустых мечтаний —сохранны в памяти моей.

Уже по склону я иду,уже смотрю издалека,а всё ещё чего-то ждуот телефонного звонка.

В апреле мы играли на свирели,всё лето проработали внаём,а к осени заметно присмирелии тихую невнятицу поём.