Искусство стильной бедности
Шрифт:
Подростком я не находил в охоте и карточной игре ничего особенного. Но теперь мне кажется, что у этих занятий есть какой-то глубокий смысл, который до конца мне пока не открылся, но который, видимо, обеспечивает душевное спокойствие. Обедневший отпрыск французских аристократов Монморанси, потерявших состояние во время экономического кризиса 1929 года, работал дворником на парижских улицах. Сложенные про него истории повествуют о счастливом человеке, благодарном судьбе за то, что может трудиться на свежем воздухе. Среди них есть особенно поучительная. Однажды кто-то спросил Монморанси, почему ему так нравится профессия дворника, ведь подметание бесконечно длинных улиц — дело скучное и утомительное. Тогда Монморанси объяснил
Без всякого сомнения, Монморанси работалось легче, чем многим его коллегам. Знаменитый венгерский психолог Михали Шикжентмихали разработал понятие «flow», которым обозначается состояние полного погружения человека в какую-либо деятельность: время останавливается и человеку больше ничего не нужно. Считается, что состояние «flow» положительно влияет на психику. Оно может возникать во время работы, но чаще всего появляется во время игры. Поэтому чем больше игрового начала мы привносим в работу, тем она нам приятней.
Долгое время считалось, что работа — это долг. В конце XIX века, когда подобное восхваление работы достигло апогея, американский экономист Торстейн Веблен, сын норвежского эмигранта, написал знаменитую книгу «Теория праздного класса» (1899), которая критикует высшее общество, проводящее время в играх и развлечениях. Однако сегодня мы знаем, что склонность к игре и развлечениям — наше единственное спасение, так как, кроме нее, у нас ничего не осталось.
Несколько лет назад Фонд Михаила Горбачева собрал ведущих экономистов, политиков и предпринимателей мира в роскошном отеле в Сан-Франциско и предложил обсудить тему «Будущее трудоустройства». Единогласное решение экспертов, среди которых были Маргарет Тэтчер, Джереми Рифкин и несколько нобелевских лауреатов, было таким: чтобы поддерживать мировую экономику в XXI веке, хватит двадцати процентов работоспособного населения. «Большее количество рабочей силы не потребуется».
Тогда же Джон Кейдж, топ-менеджер американской компьютерной компании «Сан Майкросистемс», во время публичных дебатов заявил: «Мы нанимаем только тех, кто нам нужен, сейчас это чаще всего талантливые индусы. Зачисление на работу производится с помощью компьютера, люди работают за компьютером, и же их увольняет. Мы оставляем себе только самых умных. Благодаря этому наш капиталооборот за лет вырос с нуля до шести миллиардов долларов».
Другой участник этих дебатов, Дэвид Паккард, один из основателей «Хьюлетт-Паккард», спросил Кейджа:
— Скажите, Джон, сколько незаменимых работников в вашей компании?
— Шесть. Может быть, восемь, без них нам пришлось бы худо. И для нас не имеет никакого значения, в какой стране они живут.
— А сколько всего работников сейчас в «Сан Системе»?
— Шестнадцать тысяч. И каждый из них — наш рационализаторский потенциал.
Когда Томас Мор в 1516 году писал свою «Утопию», давшую имя целому жанру литературы, то мечтал, что настанет время, когда людям не придется работать. Сегодня эта утопия почти осуществилась. Но есть один маленький нюанс: если меньшинство населения обладает постоянным доходом, то лишь у этого меньшинства остаются деньги на покупку товаров и услуг. Ханна Арендт еще в 1958 году, задолго до того, как сегодняшнее положение дел стало предсказуемым, писала в своей книге «Vita Activa»: «В будущем нас ждет общество, в котором закончится работа, тот единственный вид деятельности, благодаря которому общество существует. Что может быть ужаснее?»
Поэтому настоятельно рекомендуется найти себя и получить признание в том, что не имеет никакого отношения к оплачиваемой работе. После увольнения или во время душевного кризиса люди отчаянно пытаются жить так,
В Берлине живет около десяти тысяч безработных журналистов. Если еще принять во внимание тех, кто потерял работу после провала «новой экономики», случившегося примерно за год до волны сокращений в СМИ, и жертв из родственных сфер (рекламщиков и пресловутых пиарщиков), то у столицы появляются шансы вновь стать городом богемы. Хотя вместо счастливых, немного потрепанных художников, провозглашающих в кафе свои гениальные идеи, видишь лишь дурно воспитанных и жалующихся на судьбу или в лучшем случае меланхолично настроенных коллег. Они настолько заняты составлением высокохудожественных прошений в службу социальной помощи и заполнением прочих формуляров, что у них просто нет времени на богемный образ жизни.
Мой бывший коллега, некогда работавший в теперь уже закрывшейся газете, до сих пор старается выдать себя за чрезвычайно занятого журналиста. Дни свои он проводит в правительственном квартале и ходит на всевозможные пресс-конференции, где объявляют о слиянии двух капелек. Обедать он не обедает. А в разговорах всеми силами пытается не выдать, что у него нет работодателя. Порой его можно увидеть на телевизионном экране — он стоит среди журналистов и что-то сосредоточенно записывает.
Причина возведения подобных фасадов — ложная вера в то, что общественного признания можно достичь лишь за счет работы. А вот со времен Античности и до Реформации работа, напротив, считалась помехой настоящей жизни. Смысл и цель работы заключались в получении свободного времени. Именно такой подход пригодился бы нам сегодня! Работа снова должна восприниматься как неизбежное зло, а не как целительное средство, даже если без нее у нас в кошельке будет меньше денег. Надо снова вспомнить о том, что на протяжении длительных периодов нашей истории работа отнюдь не была достойным занятием. Достойным считалось помогать людям, лечить их, учить и защищать. Работали из-за нужды или из-за скупости. Лишь после Реформации у работы появилась моральная составляющая. Лютер был одним из тех, кто допустил роковую ошибку, смешав для последующих поколений смысл слов «профессия» и «работа».
Долгое время люди пытались придумать новую трудовую этику, и в какой-то момент сами пали ее жертвами. Работа и «право на труд» (по Марксу и Энгельсу, одно из основных прав человека и с той поры неизменный пункт политических программ всех немецких партий) стали для жителей Центральной Европы ключевыми категориями мышления. В связи с этим очень жаль, что зять Карла Маркса, Поль Лафарг, вызвавший гнев тестя книгой «Право на лень» (1880), так и остался второстепенным творцом истории.
Лелей домашний очаг
Сегодня комната кажется роскошной,
если она пуста.
Ханс Магнус Энценсбергер
О ценности квартиры
Фраза «My home is my castle» («Мой дом — моя крепость») цитируется так часто, что утратила всякий смысл. С одной стороны, в ней слышится некий воинственный подтекст, но прежде всего она говорит о гордости хозяина своим домом. Англичане считают, что их слово «home» нельзя перевести ни на один язык в мире, и пекутся о доме как о маленьком королевстве, в котором они полновластные правители. Все англичане, с которыми мне доводилось встречаться, обладают ярко выраженной способностью видеть в своем доме и цитадель, и что-то вроде дворца.