Исландская карта. Русский аркан

Громов Александр Николаевич

– Вы цербер. Змея. Удав. Зачем вы меня гипнотизируете?

– Вы понимаете меня или нет?

– Нет. И не желаю понимать! Если вы собираетесь выгнать с корабля моих друзей – выгоняйте их сами. И оставьте меня, если не хотите сбегать за коньяком!..

– Отлично-с. Однако я должен предупредить ваше императорское высочество, что корабельный буфет заперт по моему распоряжению. Ключ у меня и до отплытия не будет выдан никому.

– Что-о? Убирайтесь вон!

Отвесив наследнику легкий поклон, Лопухин вышел. Пыхачев давно уже стоял в

коридоре ни жив ни мертв и обильно потел.

– Что вы натворили, Николай Николаевич! – страдальчески прошептал он. – Что теперь будет!..

– Как раз теперь все будет в порядке, – ответствовал Лопухин. – Не верите? Пойдемте со мной. Кстати, попрошу у вас ключ от буфета, его в самом деле надо запереть… А, вот и посланный!

Действительно, по коридору спешил важный лакей, прижимающий к ливрее две пузатые бутылки.

Последовало короткое приказание, в ответ на которое лакей возмущенно замотал головой, затем неуловимое движение – и бутылки перекочевали к графу. Лакей молча разевал рот и, кажется, намеревался сползти вниз по переборке.

– Пройдет, – ободрил его Лопухин. – Минут пять поболит и пройдет. Идемте, капитан. Нам следует обсудить кое-что тет-а-тет.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,

в которой плавание наконец-то начинается, в кают-компании беседуют о кенгуру и папуасах, граф Лопухин предается малоаппетитному занятию, а страдает Еропка

Все оказалось гораздо проще, чем представлял себе капитан Пыхачев.

К полудню расфранченная публика, заполонившая «Победослав» и успевшая довести офицеров до белого каления, сошла на берег. Во главе шествия, увлекая за собой свиту из щеголей-офицеров, дам полусвета и дам вовсе сомнительных, выступал цесаревич Михаил Константинович. Наследник престола бурно жестикулировал и не стеснялся в выражениях.

– Я ему покажу буфет на ключ! – кричал он. – Взойду на престол – в Сибири сгною! Этот сатрап персидский у меня побегает с тачкой! Тайная канцелярия! Имел я по-всякому Тайную канцелярию! За мной, господа! Есть на этом острове хоть одно приличное ресторанное заведение? Едем…

Через четверть часа пирс опустел.

– Что же вы раньше не появились, граф? – насмешливо обратился к Лопухину курящий возле фальшборта Розен. – Пропустили интересное зрелище. Или побоялись расправы?

– Побоялся, – кратко ответил Лопухин.

Розен только развел руками:

– Обезоружили вы меня, ничего не скажешь. Ценю откровенность. И, кажется, начинаю постигать ваш замысел. Готов содействовать. Спорю, что знаю кронштадские кабаки лучше вас. Сейчас вся эта компания направилась не иначе как в «Париж», потом они поедут в «Зюйд-вест», где цыганский хор, потом уж не знаю куда, а закончат непременно в «Мертвом якоре». После полуночи ищите наследника там, не ошибетесь.

– Благодарю.

Выкурив папиросу, граф исчез в недрах корвета, и не показывался на верхней палубе до вечера. В кают-компании он не появился и слугу за обедом не прислал.

Зато его видели в машинном и кочегарном отделениях.

В третьем часу пополудни прибыли три тяжеленнейших сундука с коллекцией коньяков наследника. Матросам пришлось попотеть, прежде чем коллекция въехала в каюту цесаревича. Шестеро самых здоровых, надсаживаясь, с трудом могли поднять один сундук. Кто-то издевательски затянул «Дубинушку» и был обруган унтером.

В шесть часов Лопухин сходил пешком на телеграф и отправил две телеграммы – одну в Большой дом на Литейном, другую в Петергоф.

На исходе долгих северных сумерек из полосатой, как шершень, дымовой трубы корвета нежданно повалил дым – «Победослав» разводил пары.

В час пополуночи, во время вахты, которую моряки всего мира справедливо именуют собачьей или просто «собакой», Лопухин и Розен сошли на берег. Их сопровождали трое морских пехотинцев и трое дюжих матросов под командой боцмана Зорича.

Получасом позднее на корвете началось движение. Не слушая лакейских протестов, пресекая все попытки помешать работе при помощи небольшого, но достаточного физического воздействия, сводная команда матросов и морских пехотинцев принялась таскать багаж свиты наследника из самовольно захваченных кают, из кают-компании, из судовой библиотеки и просто из проходов на пирс. Туда же препроводили и растерянных слуг. На борту вместе с багажом наследника остались лишь его дворецкий и камердинер.

В два часа ночи на борт «Победослава» доставили наследника престола, обвисшего бесчувственным телом на крепких руках морских пехотинцев. Жалобный вопль «ваше императорское высочество!» одного из лакеев остался без ответа – на данный момент времени его императорское высочество могло лишь слабо мычать. С полным бережением цесаревич был донесен до каюты и сдан с рук на руки камердинеру.

И тогда в сонной ночной тишине, нарушаемой лишь плеском волн да ленивым лаем собак в порту, прозвучал голос старшего офицера:

– Убрать сходни. Отдать швартовы. Гюйс спустить. Якорные огни выключить, ходовые и гафельные включить. Лево на борт. Малый вперед.

Почти бесшумно «Победослав» отошел от причальной стенки. В ту же минуту и «Чухонец», запыхтев, как Левиафан, выбросил из трубы сноп искр, ударил плицами по воде, пристроился в кильватер корвету и вместе с ним скрылся в ночи.

***

В пять утра пропищала дудка вахтенного унтер-офицера. Наклонившись над носовым люком, Зорич отнял дудку от губ и рявкнул в трюмную черноту во всю мочь боцманской глотки:

– Вставай! Койки вязать!

Через десять минут, повинуясь новой команде, из люка на палубу начали выскакивать матросы в обнимку с койками. Марсовому матросу, засевшему с биноклем в «вороньем гнезде» на фок-мачте, они казались вереницей муравьев, спасающих самое ценное, что есть в муравейнике – личинки потомства.