Исмаил

Фарди Амир-Хосейн

— Здравствуйте, Айаз-хан! Пожалуйте!

— Ну, как дела, Байрам? Нормально? Садись. Чего ты встал?

Байрам не мог сказать, что встал из уважения. Он сел. Айаз, потный и задыхающийся от жары, рухнул на одно из кресел и, обращаясь к Али-Индусу, который вышел из-за стойки к самовару, спросил:

— Как дела, Али-ага, нормально? Да не оскудеет рука твоя, дай мне, пожалуйста, кружку холодной воды.

Али-Индус с уважением уточнил:

— Чай, холодный лимонад? Айаз-хан, то и другое готово.

— Нет, нет. Кружку холодной воды. Жажда невыносимая, небо и земля горят, такая жарища.

— Вы правы, Айаз-хан. В этом году очень жарко.

Али-Индус извлек из холодильника большую, полную воды кружку, в которой плавало красное красивое

яблоко, и кивком головы указал Исмаилу отнести ее Айазу. Исмаил неохотно поднялся, взял кружку из рук Али-Индуса, медленно отнес ее и поставил на стол перед Айазом.

— Пожалуйста.

Айаз с любопытством смотрел на него.

— Будь здоров, юноша. Очень красивое яблоко, да не оскудеет рука твоя, Али-ага.

— На здоровье.

Айаз выпил эту кружку, все время исподлобья наблюдая за Исмаилом. Допив воду, глубоко вздохнул и взял яблоко, а пустую кружку поставил на стол. Исмаил спросил:

— Еще выпьете?

— Нет, достаточно!

Он вытер усы мягкой частью кисти между указательным и большим пальцем и дал знак Хатему зайти. Хатем вошел. Никто никогда не видел его улыбки. Он был мрачен и угрюм.

— Давай, выпей что-нибудь, и поедем.

И сам так сильно укусил яблоко, что сок брызнул по сторонам губ. Мысли Хатема, как видно, были о машине. Он сел рядом с Айазом и, не глядя на Али-Индуса, сказал:

— Лимонад, пожалуйста, холодный!

Али, стоящий наготове, взял горлышко одной из бутылок, с хлопком открыл ключом ее крышку и поставил перед Хатемом. Айаз достал из кармана платок, вытер им пот под горлом, мочки ушей и, кивнув на Исмаила, спросил у Али-Индуса:

— Парень откуда, не видел ведь я его?

Али-Индус, помедлив, ответил:

— Парень местный, со второй восьмиметровой [2] .

— Помощник твой?

— Нет, заходит иногда, свободен он, безработный.

2

По принятым в шахском Иране нормам городского строительства улицы классифицировались по ширине как «восьмиметровые», «десятиметровые» и т. д. В данном случае имеется в виду, что семья Исмаила живет в небогатой части стандартной застройки.

— Ох, как так? А учеба там, армия?

— Освобожден от армии. Учебу окончил, так получается. Я всего не знаю. Однако, Айаз-хан, парень он хороший.

Айаз посмотрел на Хатема и заметил:

— Жаль, что без работы, да, Хатем?

Хатем посмотрел на Исмаила и произнес:

— Если бестолочь, так и поделом.

Али-Индус быстро возразил:

— Нет, он сообразительный, посмотрите в его глаза: ничего подобного. Прозвали его Исмаил-синеглаз. Отца нет, а мать их едва концы с концами сводит. Бедняга вчера ходил устраиваться в банк — так эти животные только посмеялись над ним, очень грубо, он так расстроен был. Вчера ночевать домой не пошел. Вот только что, перед вами, мамаша его здесь была, можно сказать, скандал целый устроила.

— Надо же!

— Да буду я вашим вечным должником, Айаз-хан, если бы вы могли помочь ему с работой. У меня-то руки коротки.

— Говоришь, хотел в банк устроиться?

— Да, Айаз-хан.

— Ну, это несложно, прямо завтра пусть идет к этому парню, директору банка, что на углу. Скажешь ему, Айаз прислал. Я ему позвоню.

После этого он положил на стол ассигнацию в сто туманов и встал. Уходя, громко сказал Исмаилу:

— Будь здоров, молодой человек, и ты тоже, Байрам-длинный, и ты, Али, будь здоров.

Хатем проворно открыл перед ним дверцу «Бенца». Оба сели в машину. Хатем завел двигатель и тронулся. Али-Индус взял ассигнацию в сто туманов, отнес ее, бросил в ящик кассы и сказал Исмаилу:

— Бог тебе помог. Теперь иди спокойно домой, а завтра поутру первым делом — к директору банка, что на углу, скажешь: меня прислал Айаз-хан.

— И все?

— И все, все дела.

Так, без каких-либо

усилий со стороны Исмаила, все узлы, один за другим, оказались развязаны, и цель — скорее матери, чем его собственная — была достигнута. То отделение банка, в котором ему предстояло работать, находилось в конце десятиметровой [3] улицы Саадат — это была оживленная магистраль, упирающаяся в железную дорогу; между ней и банком находилось еще несколько магазинов. По другую сторону рельс оставались еще огороды и бахчи, тянулись глинобитные полуразвалившиеся стены и возвышалась старая рефрижераторная установка, издали напоминающая крепость. По ту сторону железной дороги начиналась территория дознавательной базы жандармерии, а эта сторона относилась к полицейскому участку. Рядом с железной дорогой раскидывали свои ковры организаторы азартных игр — и, если показывался полицейский патруль, игроки бежали на ту сторону железной дороги, если же появлялись жандармы, они перескакивали на эту сторону, причем ни полицейские патрули, ни жандармы не выходили ни на шаг со своей территории, как если бы это были пограничники двух стран, не имеющие права переступать государственную границу.

3

По принятым в шахском Иране нормам городского строительства улицы классифицировались по ширине как «восьмиметровые», «десятиметровые» и т. д.

В первый день, еще не было восьми, Исмаил уже был у дверей филиала банка, в пиджаке, брюках и на этот раз в уже не позаимствованном галстуке. Для него филиал был как крепость. Он переживал, опасаясь того, что кроется за этими матовыми высокими витринами. Хотелось бы ему, чтобы там было так же, как в кофейне Али-Индуса, чтобы он спокойно и без тревоги мог войти, громко поздороваться, спросить знакомых, как дела, открыть кран над раковиной и вымыть руки и лицо, потом сесть, где захочется — а банк, и пиджак, и брюки, и галстук сдавливали его. Если бы не мать, он не пошел бы сюда. Он готов был получать водительские права и работать на грузовике, ездить с ней продавать фрукты, и тысячу других дел делать — но не банк. А мать на двух профессиях упорно настаивала, и прямо так и говорила: или нефтянка, или банк. Нефтяная фирма — по причине больших там денег, банк тоже: сотрудники там очень опрятные и собранные, вся работа их с деньгами, и уж обязательно их собственные зарплаты — высокие.

Он подошел ближе, обе руки, как козырьки сбоку глаз, приложил к стеклу и посмотрел внутрь. Там был мужчина, вытирал столы. Исмаил постучал пальцем в стекло. Мужчина поднял голову, потом вернулся к своему делу. Исмаил еще раз постучал и дал ему знак подойти к двери и открыть ее. Мужчина бросил тряпицу на стол, быстрым шагом пошел к дверям, открыв их, высунулся и спросил:

— Ну что стучать спозаранку? Видите, что никого нет? Я уборку делаю.

— Я это, по работе.

— Хорошо, но пока нет сотрудников, с восьми работа. Тогда и сделают всю вашу работу.

Он был высокий, живот у него был вздутый, шея тонкая, а голос — густой. Он скрылся в филиале и закрыл дверь. Было еще без четверти восемь. Исмаил пошел к железной дороге. На пересечении улицы Саадат и железной дороги стояла маленькая будка стрелочника, ее два небольших окна смотрели в разные стороны. Заглянув внутрь, Исмаил увидел лежанку, а на ней — свернутое постельное белье. В другом углу комнаты на огне грелся закопченный чайник. Ему понравилась и эта будка, и та жизнь, которой жил стрелочник. Он рассматривал все с жадностью. Филиал и время, приближающееся к восьми, исчезли из его сознания. Стрелочник с удивлением смотрел на молодого человека в галстуке, заглядывающего в его будку. Через некоторое время и Исмаил заметил стрелочника, и они уставились друг на друга. Тот был средних лет, худой, с морщинистым лицом и длинными русыми волосами, свешивающимися из-под фуражки, одетый в темно-синюю форму с золотистыми пуговицами.