Исмаил
Шрифт:
Их друзьями также были Сабах и Мохтар. Первый из них был полностью поглощен музыкой, так что даже по столу отстукивал ритм и тихо напевал мелодии, а второй увлекался культуризмом и каждый день ходил в клуб. Сложен он был хорошо. Сабах звал его красотулей. Он сцеплял руки замком на затылке, выпячивал грудь и ступал четко и размеренно. Исмаил познакомился с ним в клубе.
Тот говорил: «У Исмаила-синеглаза классное тело, просто Геркулесово, жаль, что он сам не понимает свою силу, только гантельками крутит». Исмаил как-то ни к чему не прикипал душой, все время перепрыгивал с ветки на ветку. Ильяс говорил: «Я из этого синеглаза сделаю
…Исмаил медленно повернул ручку двери, ведущей в коридор, и нажал на нее. Заперто. Стучать и будить мать не хотелось. Боялся — поднимет крик, шум, будет скандал… На расправу она была коротка. А он что возразит? Решил лечь спать во дворе.
Летний воздух и по ночам был жарким. Он разделся. Выбрал место возле горшков с цветами. Однако было жарко. Липкий пот, словно жиром, покрывал всю кожу. Он поднялся. В углу двора у них имелось крытое водохранилище. Даже в летнюю жару оно оставалось прохладным и так и манило искупаться. Он поднял железную дверцу-крышку и осторожно стал спускаться внутрь по ступенькам. Тут всегда было темно, а что уж говорить о ночи, когда тьма — глаз выколи. Пахло застоявшейся водой. Холодком повеяло на тело. Он набрал воздуха в легкие и погрузился в воду. Страх и тревога, что он испытывал только что, исчезли. В темноте он плескал руками и ногами, погрузился с головой и вынырнул. Оттолкнувшись от одной стенки, доплыл до другой, лег на спину и стал смотреть на низкую темную крышу. Он понятия не имел, сколько осталось до утра и который был час. И не хотел этого знать. Хотелось оставаться в воде.
И тут из люка внутрь хлынул свет. Он понял, что это мать.
— Мама?
— Мама и проклятье мое, мама и дубина тебе. Что делаешь в воде глухой ночью? Бродяга!
Он не успел ничего сказать, как мать начала бить его палкой. Он кинулся в угол водохранилища, куда палка не доставала. Но несколько раз она успела попасть по его телу, оставив ссадины. Мать только проклинала его. Он сжался в углу водохранилища, не отрывая глаз от света, который падал из люка на взбаламученную воду. Там же виднелась и палка. Хотя он уже вырос, но мать все еще порой обрушивалась на него, и палкой, и метлой, и ногой могла засандалить — как в те времена, когда был пацаном и вместо школы таскался по улицам и паркам. При этом он ни разу до сих пор не оказал ей сопротивления, не повысил на нее голос и даже не хватал за руки, чтобы остановить. Он только смеялся и уворачивался, а в конце концов каялся в своих грехах и просил прощения. А когда огонь материнского гнева затухал, через несколько дней, он опять брался за свое. Учиться не хотел. Возвращался домой поздно ночью, а назавтра уходил из дома около полудня. Мать порой плакала, причитая о своей горькой судьбе.
— Ну что ты там, как лягушка, забился в угол? Вылезти не хочешь?
— А палка?
Она вытащила палку из люка.
— Вылезай, глаза бы мои на тебя не смотрели! Он осторожно скользнул в воде и доплыл до люка. Хватаясь пальцами за бороздки мозаичных плиток, вылез во двор. Мать с палкой и фонарем стояла вблизи.
— Привет.
— Постыдился бы. Чтоб ты сдох и провалился под землю!
— Я же был под землей, ты сказала выходить… Он еще не успел договорить, как палкой мать огрела его по мокрому телу — ожгло, словно огнем. Он отскочил, сел на корточки в углу двора под опорами винограда и начал чесать место удара.
— Больно же! Ради Аллаха…
— А плевать мне, что больно. Давай вставай и обмойся с головы чистой водой.
Исподлобья глядя на палку матери, он медленно пошел к водопроводному крану. На кран был надет недлинный шланг. Открыв кран, он поднял шланг на уровень головы. Не успела вода скатиться с головы по телу до ног, как он бросил шланг на землю и объявил:
— Все, помылся!
— Брызнул на себя и говорит «помылся»! Вот я сейчас вымою тебя — присядь!
Он не успел присесть, как мать взяла шланг и на несколько оборотов открыла водопроводный кран. Вода пошла с напором. Направив на него шланг, мать приказала:
— Давай-ка теперь мойся, как следует.
Плеск воды и говор их голосов разносился по улице. Исмаил быстренько потер свое тело руками и опять заявил:
— Помылся!
— Под плавками помой, грибами зарос!
Вода из шланга сильно била по его телу, обливая его с ног до головы. Мать приговаривала:
— Повернись-ка спиной. Ага, вот так, этот бок, чисто-чисто. Не бойся помыться, как следует. Со всей силы три. Воды не бойся, грязнуля ты, грязь, бродяга, беспризорник…
Она прижимала указательным пальцем носик шланга, и напор воды усиливался.
— Ты еще человеком не стал, не понимаешь ничего, до отца тебе далеко, так и вырастешь бродягой!
Он скорчился. Холод воды кусал кожу. Охота мыться пропала. А мать сквозь зубы все приговаривала:
— Как сова ночная стал, нет, чтобы сказать: у меня есть мать, есть братик маленький, я забочусь о них, я ведь, черт возьми, старший сын, бродяжить брошу и устроюсь на работу!
— А кто мне даст работу, меня в армию заберут.
Мать опустила шланг и закрыла кран.
— Старшина санитарной службы сказал, что у тебя освобождение, пусть, говорит, придет, я ему выправлю.
— Это какой старшина?
— Да в начале улицы живет, муж Зинат-ханум. Работает в службе воинского учета. Сам мне сказал. Завтра иди к нему, послушай, что он скажет тебе, слышишь меня или нет?
— Да слышу, слышу!
Из коридора появился плачущий Махбуб. Он ступал как-то неестественно и всхлипывал судорожно. Мать посмотрела на него и спросила:
— Ты теперь… Что стряслось?
Махбуб, хватая ртом воздух, тер глаза кулаком. Через всхлипывания он произнес:
— Трусики намочились.
Мать подошла к нему.
— Вот наказание! Прямо скажи: обоссался, всю постель замарал. Что ты ревешь? Господь меня наказывает вами. Одного медведя вонючего обмыла, теперь тебя?
Для начала она с размаха дала Махбубу подзатыльник. Потом спустила его трусы и сняла их с него. Взяв его за руку, подвела к крану и направила струю шланга на его пах и ноги. Махбуб стеснялся Исмаила, прикрывал срам рукой. Исмаил, взяв полотенце, повернулся к нему спиной и вытирался. Мать, на чем свет стоит ругая Махбуба, мыла его, то и дело влепляя ему подзатыльники. От страха Махбуб плакал вполголоса. Исмаилу было его жалко. Когда мать ушла за чистым бельем для Махбуба, он подошел к нему и спросил:
— Чего ты ревешь? Смотри, я вот тоже обмылся.
Махбуб втянул сопли и спросил:
— Ты тоже описался?
Исмаил рассмеялся:
— Хуже, значительно хуже.
Махбуб забыл о плаче и с интересом смотрел на Исмаила. Тот потрепал его по голове и плечу и сказал:
— Не плачь. Завтра возьму тебя в кофейню Али-Индуса смотреть мультики.
— А в кино возьмешь? Там «Французские цыплята» идут, это здорово.
— Возьму, возьму, а теперь не плачь!
Али-Индус подошел со стаканом крепкого чая и сел рядом, спросил: