Испанские репортажи 1931-1939
Шрифт:
Дороги забиты. Французы отсылают беженцев в концлагеря. Охрану различных пунктов, где сосредоточены беженцы – Булю, Пратс-де-Молло и в других местах, несут сенегальцы. Вчера я был в Лас-Илласе. Беженцы и раненые, перевалив через горы, шли пешком в Морельяс – двадцать километров. Многие женщины с детьми.
Большинство французских газет продолжает науськивать население на испанских беженцев. Демонстрация сочувствия Испании в Перпиньяне запрещена. Во многих пунктах среди солдат, перешедших границу, идет пропаганда: «Поезжайте к Франко». Зачастую политических и военных руководителей республики, которые были принуждены перейти границу, отправляют в концлагерь. В некоторых местах испанским солдатам предлагают записываться во французский иностранный легион. До сих пор правительство Франции не приняло решений о дальнейшей судьбе солдат, перешедших границу.
Французским
Перпиньян, 7 февраля 1939 [367]
Умер поэт Антонио Мачадо
В дни горя Испании еще одно горе, еще одна потеря: умер большой поэт Антонио Мачадо. Я познакомился с ним перед войной в Мадриде. Он писал стихи, легкие и прозрачные. Он был окружен любовью молодых поэтов – Гарсиа Лорки, Неруды, Альберти. Сухая сьерра Кастилии, когда он глядел на нее, убиралась цветами, как в старых серанильях испанских пастухов.
Под бомбами в Мадриде Мачадо писал стихи, и я думаю об этом как о большой победе человека в наши бесчеловечные дни. Его насильно увезли в Валенсию, потом в Барселону. Он часто вспоминал любимый Мадрид. В 63 года он жил жизнью бойца. Работая, он не знал передышки. Он писал стихи, он писал статьи, он писал листовки. Он говорил о прекрасных камнях Испании и о мужестве бойцов Эбро, о Дон Кихоте и о сердце ротного комиссара. Он жил в Барселоне в промерзшей комнате. Он работал ночью. Друзья иногда приносили ему папиросы, кофе. Он никогда не жаловался. У него были молодые глаза, а он едва ходил. Он написал бойцам Эбро: «Испания Сида, Испания 1808 года узнала в вас своих детей», и я видел, как, волнуясь, командир Тагу энья читал эти строки бойцам.
В последний раз я был у Мачадо незадолго до падения Барселоны. Мы говорили о поэзии. Мачадо повторял любимые стихи испанского поэта XV века Хорхе Манрике:
Наши жизни лишь реки,
А смерть – это море.
Берет оно столько рек!
Туда уходят навек
Наша радость и горе,
Все, чем жил человек!
Потом он сказал о смерти: «Все дело в том «как». Надо хорошо смеяться, хорошо писать стихи, хорошо жить и хорошо умереть».
Он не был моралистом. Он был поэтом, и он был испанцем, – он был бойцом.
Он увидел перед смертью самое страшное – исход народа. Он увидел, как бездушные люди оскорбляли его братьев. Он умер в деревушке Кольюр, близ испанской границы. Из последних домов Кольюра виден пляж Аржелеса. [368] Антонио Мачадо перед смертью видел муки своего народа: на песке Аржелеса пытали голодом и обидой бойцов Эбро, молодых поэтов Испании, друзей и учеников Мачадо. Когда фашисты убили в Гранаде Гарсиа Лорку, Мачадо писал: «Преступление свершилось в Гранаде». Может быть, перед смертью он еще повторял: «Преступление свершилось в Аржелесе…» Потомкам достанутся стихи Мачадо, чистые, как вода Мадрида. Друзья Мачадо не забудут человека – детская улыбка, горячие глаза, жизнь в звуках, смерть в походе.
23 февраля 1939 [369]
Вячеслав Попов, Борис Фрезинский. Верность сердцу и верность судьбе (Испанские страницы жизни и творчества Ильи Эренбурга)
Народно-революционная война в Испании стала вехой в творческой судьбе советского писателя Ильи Эренбурга. В конце тридцатых годов его имя – имя военного корреспондента «Известий» в Мадриде – в сознании читателей прочно ассоциировалось с испанскими событиями. Потом, в Отечественную войну, когда слово Эренбурга набатом звучало в солдатском окопе, когда сотни газет всего мира нарасхват печатали его статьи и репортажи, испанская страница биографии писателя была как бы затенена. После войны выстраданная радость победы еще дальше отодвинула на периферию памяти давнюю боль от поражения в Испании. Но сам Эренбург никогда не забывал Испанию, и последующие события ничего в этом не могли изменить. «… В те далекие годы, – писал Алексей Эйснер, – он был на стороне побежденных, и побежденные были правы. Преданность им, служение Испании остались одним из главнейших двигателей его творчества, сутью его существа, и он нес эту службу до последнего вздоха»{136}.
«Испания давно притягивала меня к себе. Как часто бывает, я начал ее понимать через искусство. В музеях различных городов я долго простаивал перед холстами Веласкеса, Сурбарана, Эль Греко, Гойи. В годы мировой войны я научился читать по-испански, переводил отрывки из «Романсеро», из поэм Гонсало де Берсео, протоиерея Итского Хуана Руиса,
Испанский язык стал вторым, наряду с французским, с которого переводил Эренбург. Некоторые сюжеты, связанные с историей Испании и со старой испанской поэзией, настолько сильно волновали Эренбурга, что в конце концов становились содержанием его собственных стихов (например, «Сем Тоб и король Педро Жестокий»).
Испанская тема впервые возникла у Эренбурга в военных очерках 1916 года{138}. Тогда же писатель побывал на франко-испанской границе, но увидеть Испанию не через пограничный шлагбаум ему удалось не скоро. Случайная и мимолетная встреча Эренбурга с Испанией произошла в августе 1926 года, когда, оказавшись неподалеку от испанской границы, он смог проехать в городок Сео-де-Уржель, расположенный в десяти километрах от Андорры. Вот что сообщал об этом Эренбург 5 сентября 1926 года Николаю Тихонову: «Я успел побывать в Испании, хотя недолго, зато вполне авантюрно, т.е. без визы, благодаря доброте пограничника и своему легкомыслию. Будь я один, я добрался бы до Барселоны. Жаль было поворачивать назад во Францию – кроме России Испания единственная страна, где»Couler locale»{139} – душа, а не приманка для английских туристов»{140}. Эренбург смог увидеть лишь краешек Испании, тем не менее он.многое заметил, например, что «политикой здесь занимаются исключительно военные. Это политика без газет и без партий, похожая на полковой анекдот или на дуэль после [371] солидной выпивки»{141}. Итог беглых впечатлений был скорее грустным: «Это – не улица, это – тупик, нежный и душный, в стороне от биржевой толчеи и от механических кавалькад Европы, чулан с драгоценным храмом, жизнь вне жизни, слишком мудрая или же слишком пустая для нас»{142}.
Как только в апреле 1931 года в Испании свергли монархию, Эренбург попытался получить испанскую визу. К тому времени не только его сатирические романы, но и публицистика, вошедшая в книги «Хроника наших дней» и «Виза времени», были переведены на многие европейские языки, включая испанский. Эти книги вызывали бешеную реакцию их «жертв», вплоть до судебного преследования автора. Эренбургу все труднее становилось получать европейские визы. «Альфонса XIII прогнали в апреле 1931 года, – вспоминал он, – а мы получили визы только осенью: консулу не нравились ни советские паспорта, ни мои книги»{143}.
Испанская революция не кончилась свержением монархии – она только еще начиналась. Куцая земельная реформа осуществлялась черепашьими темпами. Надежды народа на быстрое обновление страны не оправдывались. В республиканском лагере не было единства. Противники республики поднимали голову.
Приехав в Испанию осенью 1931 года, Эренбург, конечно, знакомился с историческими достопримечательностями, музеями и памятниками архитектуры. Но прежде всего его интересовала жизнь страны, ее люди. В Мадриде он беседовал с политическими деятелями, писателями и художниками. «Был в кортесах, – писал Эренбург 25 октября 1931 года своему другу писателю О. Г. Савичу. – Здесь революция – это литература, адвокаты, клубы и пр. На селе несколько иначе»{144}. В Барселоне Эренбург проспорил несколько часов с вождем анархистов Дуррути. Он объездил не только крупные города страны, но и те районы, куда никогда не забирались туристы, – познакомился с литейщиками Сагунто и батраками [372] Эстремадуры, увидел нищету крестьян Санабрии и Лас-Урдеса. От его цепкого взгляда не укрылись прекраснодушные адвокаты и вороватые чиновники, бездельники-кабальеро и католическое духовенство, обирающее нищих. Все они старались сохранить под пышной вывеской «республики трудящихся всех классов» уклад прежней, дореволюционной жизни. Эренбург разглядел это с остротой, характерной для его художественного зрения. Он разглядел и как зрело народное недовольство, становясь решающим фактором общественного развития. В этом Эренбургу-политику помогал Эренбург-художник – недаром больше всего в Испании его поразило чувство достоинства трудового народа, органически присущее ему стремление к свободе. Об этой черте испанцев Эренбург знал и раньше – из книг испанских классиков, но увидел это и понял только теперь, в 1931 году.