Испанский смычок
Шрифт:
— С каких это пор я отделываюсь от людей?
Он дернул головой и, с осторожностью подбирая слова, произнес:
— Мы ее мало знаем.
Вообще-то я теперь знал о ней больше, чем он. Но поделиться с ним своим знанием не мог, не рискуя потерять свое единственное преимущество. Если бы он чуть лучше говорил по-немецки или знал итальянский, все могло сложиться по-другому. Но не сложилось — на мое счастье.
— Ну хорошо, выразимся иначе, — снова заговорил он. — Ты должен понимать, что есть более легкие пути приударить за девушкой.
— О чем ты? — засмеялся я. — Меня не это интересует.
—
— Музыка, что же еще. Наше трио звучало изумительно. И ты не можешь со мной не согласиться — на все сто процентов. У нее есть именно то, что мы искали десять лет назад, мечтая о третьем партнере: свежесть, энергия, восприимчивость, опыт, податливость…
— Значит, ты делаешь это ради музыки? — задумчиво проговорил он. — Скажи, а есть на свете хоть что-то кроме музыки, что по-настоящему волнует тебя?
Разумеется, есть, мог бы ответить я ему, но меня остановил его мрачный вид. Я знал, что он не забыл печально памятного концерта в Бургосе и все еще возлагал на меня вину за крушение его композиторской карьеры. Но он меня простил. Он не хотел думать о прошлом — гораздо больше его привлекало будущее.
— У меня в Германии осталась куча нот, — пожаловалась Авива, когда одним осенним днем мы сидели на террасе кафе в Сеговии.
Мы задержались в городе всего на день, чтобы уже назавтра отправиться в Мадрид, где нас ждали в студии грамзаписи. Было решено, что мы исполним Трио для фортепиано Дворжака. Репетиции продлились почти весь ноябрь. Мы уже получили несколько предложений о выступлениях на публике, но понимали, что для концертов нам нужен более насыщенный репертуар.
— Я знаю здесь один хороший нотный магазин, — сказал Аль-Серрас. — А ты, — он обратился к Авиве, — можешь пока побродить вон там… — Он указал на магазин дамской одежды на противоположной стороне улицы. — И не жмись. Я готов одолжить тебе сколько нужно. Рассчитаемся, когда Reixos заплатит.
— Он хочет сказать, — вмешался я, — что я одолжить тебе не готов.
— Мы с Фелю, — продолжил Аль-Серрас, — сходим посмотрим партитуры. Вечером встретимся.
Она хмуро посмотрела на него.
Он впихнул ей в руку деньги:
— Не экономь.
Но не успели мы, развернув карту города, выпить по второй чашке кофе, как из магазина вышла Авива с двумя большими пакетами в руках и быстрым шагом направилась к нам через улицу.
— Готово, — сказала она и рухнула на стул. — Да, насчет Трио Брамса в до миноре… Я ведь его раньше не играла. Надо будет порепетировать.
Аль-Серрас уставился на пакеты, которые она затолкала под стол.
— Как насчет декабрьского концерта в Леоне? Возьмем еще что-нибудь из Дворжака? Или есть другие идеи?
— Есть… — начал я, но замолчал.
Аль-Серрас демонстративно лез под стол. Подцепив мизинцами ручки пакетов, он выволок их на свет.
— Ты их хоть примерила? Или просто ткнула пальцем в витрину?
Авива достала из одного пакета белую коробку, в которой лежало красное платье. Она на секунду приложила платье к себе и тут же убрала назад.
— Два других, — сказала она, — в том же стиле, только другого цвета.
Аль-Серрас выжидательно уставился на меня. Поскольку слов у меня не находилось, он буркнул:
— Они тебе впору? Переделка
— Там пояс с дырками, — отмахнулась она.
— А длина?
— По полу не волочатся. — Авива развернула к себе карту города. — Ну, где тут этот твой нотный магазин?
Что толку было объяснять Аль-Серрасу, что Авива — не Готье в женском обличье. Он и сам начинал это понимать.
Но, по крайней мере, он перестал смотреть на нее как на красивую куклу. Зато стал обращать больше внимания на собственную внешность. Первое, что бросилось мне в глаза: он начал подкрашивать волосы, скрывая пробивавшуюся седину. Выглядело это забавно, но я не смеялся. Аль-Серрас действительно как будто помолодел и физически окреп. Он лучше ел, меньше жаловался на боли в желудке и рано уходил к себе с блокнотом в руках. Уединившись, он снова сочинял музыку.
Выходя на сцену, Авива меньше всего заботилась о том, чтобы произвести на публику благоприятное впечатление. Она была почти на десять сантиметров выше меня и избегала носить обувь на высоких каблуках. Если они играли дуэтом с Аль-Серрасом, она вставала у рояля, широко расставив ноги, будто собираясь толкать тяжелую тележку по вспаханному полю. Когда мы исполняли трио, она обычно сидела, но в такой позе, которая исключала всякое кокетство: ноги уперты в пол, спина выпрямлена, голова чуть наклонена вперед. Она производила впечатление птицы, в любую минуту готовой сорваться с места и устремиться в полет.
Она как будто не позволяла себе поверить, что она с нами надолго. Каждый очередной концерт, даже самый трудный, она воспринимала как этап на пути к чему-то большему. Разумеется, вслух она об этом никогда не заговаривала. Вместе с тем она испытывала острую потребность нравиться — если не зрителям, то хотя бы нам с Аль-Серрасом.
Большинство скрипачей, которых я слышал, демонстрировали особую виртуозность и вдохновение при исполнении тонких, высоко звучащих нот, когда скрипка поет в звуковом диапазоне, недоступном ни альту, ни виолончели. Авива брала высокие ноты мощно и решительно, что производило потрясающий эффект. Но весь блеск своего мастерства она показывала при исполнении нот нижнего регистра. Она наклоняла голову, закрывала глаза и буквально погружалась в музыку, сливаясь в единое целое со своим смычком. Хрупкая девушка с худощавым лицом и тонкими руками, она вся дышала неизвестно откуда взявшейся силой. Наблюдая за тем, как она играет, я поражался ее целеустремленности. Она словно преодолевала толщу холодной плотной воды, двигаясь вперед с сосредоточенным неистовством пловца, точно знающего, куда ему плыть.
Она вполне могла бы давать скрипичные концерты или исполнять сольные партии с оркестром. Но, с удовольствием посещая выступления скрипачей-солистов, сама она никогда не изъявляла желания последовать их примеру.
Однажды, во время нашего первого зимнего турне в Толедо, я пригласил Авиву на концерт Сибелиуса.
— А Хусто пойдет?
— Я достал всего два билета на соседние места, — не краснея, соврал я.
Она разочарованно вздохнула.
— Ты же его знаешь, — быстро добавил я. — Это концерт для оркестра, без главной партии для пианиста. Кроме того, разве он усидит спокойно, если сам не играет?