Испепеляющий ад
Шрифт:
ПАРОВОЗ И ОДИН ВАГОН — вот и был весь их поезд. Мчались в ночи, сквозь вьюгу, с хода минуя станции. В салоне, занимавшем добрую половину вагона и предоставленном в их распоряжение, было тепло, светло от толстых свечей в фонарях под потолком, уютно. Мягкие плюшевые диваны, зеркала, шелковые зеленые занавески, ореховый полированный стол. Никогда прежде Шорохов не ездил в подобной роскоши.
Кроме него и Плисова был еще один пассажир. Среднего роста, с округлыми плечами, плотный, мускулистый, хорошо выбритый, подстриженный ежиком, в русских сапогах, в солдатской гимнастерке без
Конечно, как только поезд тронулся, на столе появились еда и питье. У Плисова, у Шорохова нашлось всего этого предостаточно. Сергей Александрович тоже достал из своего, грубой холстины, мешка две банки американских мясных консервов, бутылку смирновской водки.
Плисов, выпив, разгорячился, говорил много, все об одном: как славно было в мамонтовском походе по красному тылу минувшей осенью. Сколько там захватили в складах, магазинах, банках. И погода стояла прекрасная. Другое дело теперь. Корпус отступает, провиант плохой. Интендантству нигде ничего не взять, купить же — немыслимые деньги. Из дома бесконечные жалобы на дороговизну.
Сергей Александрович поначалу ни словом, ни выражением лица на речи Плисова не отзывался. Чтобы разговор не увял, Шорохов иногда что-нибудь спрашивал, добавлял. Плисов не унимался:
— Сейчас Буденный на левом фланге Донской армии наступает. Прет тараном. Трудно против него стоять? Еще бы! Но хоть знаешь, куда удар придется. А против нашего корпуса краском Думенко. Заноза в душе. Никогда не знаешь, на каком участке ударит. Откуда? Какой силой? Генерал Деникин два миллиона за его голову предлагал, десять миллионов самому Думенко, согласись тот на нашу сторону перейти. А Думенко-то всего бывший вахмистр. Не казак даже, иногородний. И нате вам — десять миллионов! Другому предложи. Кто б отказался?
Сергей Александрович вмешался:
— Вы, есаул, в своих рассуждениях легковесны. Думенко — главный организатор конницы у большевиков. Вы Буденного упомянули. Этот ваш Буденный командиром бригады у него служил, заместителем. В чем вы правы: быть не там, где тебя ждут, особенность всех действий Думенко. Пулеметы на тачанках, тактика фланговых ударов — его открытие. Вообще, позволю себе заметить, конница красных — ответ на рейд, о котором вы столь восторженно говорите. Краскомы поняли: без нее не прожить. Со стороны генерала Мамонтова в известном смысле медвежья услуга.
Плисов обиделся:
— А не медвежья услуга красным, что наш Главком казацкой конницей дыры на фронте затыкает? Она на острие Добровольческой армии должна быть. А мы где?
Сергей Александрович ответил с насмешливой снисходительностъю:
— Понимаю. И все понимают. Это, чтобы первыми в города входить, сливки снимать, как в том вашем походе. И чтобы еще, как тогда, ни учета трофеев, ни учета потерь! Репутацию командира корпуса берегли? Но ведь размеры потерь это еще и уровень возможного в предстоящих операциях. Или командир ваш о них не задумывался? Жил, как набежит? Тогда какой он полководец?
— Командир
Сергей Александрович продолжал презрительно:
— Я, знаете, есаул, совсем недавно видел оперативные приказы по вашему корпусу. Ужаснулся. Первое, что в таком приказе должно быть: сведения о противнике, второе — сведения о наших частях, третье — наши задачи. Так? Читаю: что такое? Первого пункта нет совсем. Вообще перед корпусом нет противника? Голое пространство?.. Развратились вы в том рейде. Привыкли против мужиков да баб воевать. И рядовые, и офицерство. И что тогда ваши приказы? Беспомощное заклинательство.
— Думаете у Думенко, у Буденного не грабят? — спросил Плисов.
Он произнес это, как показалось Шорохову, плаксиво.
— Думенко не трогайте, — Сергей Александрович бросал эти слова из-за плеча, — Наполеон конницы. Ни у красных, ни у нас большего полководца кавалерии сейчас нет. И большего идеалиста, я бы сказал.
Плисов рассмеялся:
— Хорошенький идеалист! А я считаю, что у этого краскома замашки диктатора. Большевики с ним горя еще хлебнут.
— В чем-то вы правы, — устало и даже как-то удрученно ответил Сергей Александрович. — Великие люди всегда не только чужим, но и своим сотоварищам непонятны. Отсюда их неизбежное одиночество. Ни слева, ни справа у них никого. В результате — отчуждение. Начинает казаться: стану диктатором, будет командовать легче.
— Вот-вот, — торжествующе проговорил Плисов.
— Относится ли это к Думенко? — Сергей Александрович будто обращался к самому себе. — На все попытки красного командования осыпать его корпус наградами, он, к примеру сказать, отвечает: "Награды не принимать. Они вносят разлад в наши ряды. Наша награда — общее дело".
— Но сам-то он орденом награжден.
— Красного Знамени. У большевиков такой есть. Но его он почти не носит. По той же причине, полагаю. Нет. Такие люди, как он, в диктаторы не выходят. У них другие личные цели.
— А деньги? — спросил Плисов.
Сергей Александрович брезгливо покосился на него:
— Причем тут деньги?
— В чем еще сила? Вы привели пример с наградами. Я приведу другой. Германцы дали Ленину денег. В России произошла революция. Разве не так?
— Революция, — ответил Сергей Александрович, — это, знаете, такое состояние народа, когда все, как один, выбегают из домов с безумным криком: "Долой!" Какие тут деньги? В Петрограде делегаты съезда, на котором была объявлена Советская власть, получали по стакану морковного чая с сахарином и по куску хлеба с маслом. Вот, в сущности, все расходы большевиков на Октябрьский переворот. Я тогда был там, знаю.
Плисов замахал руками:
— Хорошо! Не буду спорить! Но, возьмите меня. Служу старшим адъютантом штаба корпуса. Должность не малая, но решительно не на что жить. Поверите? Без копейки сижу. Хоть караул кричи. Порой думаю: пусть надо мной хоть царь, хоть диктатор, только чтобы ни в чем не нуждаться. Разве я не прав, господа?
"Но это я твои письма читал под Касторной, — подумал Шорохов, с особенным любопытством глядя на Плисова. — Потому мне и кажется, что с тобой мы давно знакомы. Ты там так и писал: "…Вы без копейки сидите… а тут жалованье и не предвидится… хоть караул кричи…"