Испепеляющий ад
Шрифт:
Шорохов поклоном поблагодарил. Что еще ему оставалось?
Этот сопровождающий, заурядного вида нестарый казак с карабином, вывел Шорохова за окраину Ровеньков. Довольно долго шли по дороге в сторону синеющего вдали леса. В разговоры сопровождающий не вступал. Шагал ceбе и шагал, на полсажени пропустив Шорохова вперед. Тот все более недоумевал: куда его ведут? Очевидно, что не на квартиру. Или казак — связной Агентурной разведки, и направляются они к линии фронта? Но разве можно было при этом ему
Окраинные дома скрылись во мгле продолжающегося весь день снегопада. Казак еще больше отстал от Шорохова и вскинул карабин. Шорохов выстрелил первым. Стояли они на высокой дорожной насыпи. Казак рухнул под откос, в канаву, лицом в снег, утонул в нем. Могло быть самое разное. Выполнял приказ Родионова; приказ тех, о которых тот его предупреждал; просто хотел пограбить.
Какие-то долгие минуты Шорохов потом ждал. Казак не шевелился. Снег все более засыпал его. Вскоре стало не понять, что там темнеет — человек? Еще не покрытая снегом земля?
Теперь, когда Шорохов не двигался, он услышал, что с той стороны, где синеет лес, доносятся раскаты артиллерийской стрельбы. Там и был фронт.
Отошел он еще версты четыре. Налетела полдюжина конных. Сорвали шубу, повалили, стали стаскивать сапоги. Не сопротивлялся. Было их слишком много. Что последует потом? Зарубят или пристрелят. Сделать ничего нельзя. Только застрелиться. Но это выход самый последний.
Вмешался подъесаул Синтаревскй. Возник, будто из-под земли. Соскочил о лошади, сказал укоризненно:
— Куда же вы, ваше благородие? Эдак и голову можно потерять. Вам на квартиру было приказано.
О том, куда делся сопровождающий, не спросил. Значит, тот вывел его из Ровеньков по собственному почину. Другого объяснения Шорохов не нашел.
Шубу и сапоги возвратили. Потом он бесконечно долго шел в сопровождении едущего верхом Синтаревского. Усталость была такая, что спотыкался на ровной дороге. В комнате своей квартиры, не снимая шубы, повалился на койку. За окном начинала разливаться вечерняя синь. Кончалось 30 декабря. Это было ужасно. Остался жив. Вот и весь результат трех сегодняшних попыток перейти фронт.
Завтра попытаться опять?
В дверь постучали. Прислушался. В стуке было что-то робкое. Решил открыть.
Вошел казак. Приземистый, с белесыми глазами, квадратным лбом, квадратным подбородком. В шинели. На погонах нашивки урядника. От усталости Шopoxoв все, что видел, воспринимал по частям. Отдельно лоб, отдельно
глаза, отдельно погоны.
Вошедший представился:
— Буринец Никита Мартьянович.
— Кто вы будете? — спросил Шорохов.
Он сел к столу. То же самое сделал гость. Снял шапку, пригладил волосы, ответил:
— Урядник Десятой конной бригады. В прошлом — из охраны вагона номер триста тридцать четыре, — он оглянулся, добавил вполголоса. — Что в этом вагоне везли, думаю, знаете.
— Знаю, — подтвердил
— Было — прошло. И забудь, — гость махнул рукой. — Казаки журавля в небе не любят.
— Вы-то прошлое не забыли, — Шорохов совершенно не знал, как говорить с этим человеком.
— Забыл бы. Не дают, — выдохнул гость.
Все в этом человек настораживало. Скуп на слова, хмур, напряжен. Вид такой, что ждать можно чего угодно: заплачет, выругается, выхватит нож, наган. Притом сказал, что урядник. Всего-то. А к столу без приглашения сел уверенно.
— Вам не дают забыть, что вы когда-то охраняли этот вагон? — спросил Шорохов. — Кто не дает?
— Агенты.
— Чьи? Откуда они тут взялись?
Гость молчал.
— Что вообще было в этом вагоне? Серебро? Золото?
— Было.
— Деньги? Иконы? Документы комиссара Барышникова?
— Эти-то документы сразу с казачьим разъездом в Новочеркасск ушли.
Сказал о себе, что урядник, а знал про такое, о чем и Мамонтов, пожалуй, впервые в открытую заговорил только на чествовании в "Европейской"!
— Все же, в каком вы звании? Честно. Ваша фамилия действительно Буринец?
Гость не ответил.
— Вы сказали: "Эти-то документы сразу ушли", — на слове «эти-то» Шорохов сделал ударение. — Значит, среди захваченного у красных, были еще какие-то?
— Были. В ящиках, сундуках.
— Банковские книги, векселя?
— Не только. Особенно, если о личном достоянии командира корпуса говорить.
— Хотите сказать, что в том вагоне было еще и личное имущество командира корпуса?
— Оно отдельно там было. Чтобы смешивать, этого командир не допускал. И сейчас не допускает. Не стану грех на душу брать.
— Какой же тут грех?
— Не скажите… Свое — чужое мешать негоже. Стадо коров из имения барона фон Роопа в Ничжнечирскую гнали, я, хотя в той же команде ехал, а как бы отдельно. Приказ такой был.
— Что вы везли?
— Обычное. Сундуки. Супруга Константина Константиновича в этой станице живет. Так вот, ей… Потом было еще — несгораемый ящик в ту же Нижнечирскую сопровождал. Но вместе с командиром корпуса, когда он на отдых ездил. Тот ящик командир всегда с собой возит. Он и сейчас при нем. Тяжеленный, а что в него вместишь? Портфельчик, не больше.
— Откуда вы знаете?
— Знаю.
— Вы личный порученец командира корпуса? Теперь во всяком случае. Или им были?
Гость молчал.
— Что вас заставило придти ко мне?
— К вам сейчас любой казак придти готов.
— Почему?
— Вы генералу Хаскелю служите.
— Сказали о себе — урядник, а имя называете высокое, к тому же иностранное.
— Это имя в корпусе сейчас любой знает. Верят: только через него можно трофейную казну в корпус вернуть. Но у меня-то дело иное, — он наклонился к Шорохову через стол. — Убить меня хотят. Спрашиваете: "Что заставило придти?" Любого заставит.