Исповедь детдомовца
Шрифт:
–Алёшка, когда мы вырастем, мы убьём её! Слышишь? Только не плачь.
Уткнувшись мне в плечо, Лёшка, хлюпая носом, соглашался.
Я ещё больше жалела друга, гладила по голове, вытирая с его щёк слёзы и произносила
утешительные слова.
– Голыш-малыш, – раздался сзади язвительный смех Стаса Полякова.
Стас считался в группе хулиганом и ябедой. Про таких обычно говорят: сила есть– ума не надо!
Совершенно не умеющий мыслить, похожий на мартышку, да и
мальчик в мире. Поляков всегда докладывал Зое Николаевне о наших нарушениях, был у неё в
любимчиках, и та нас наказывала по его доносам.
Лешка мой продолжал всхлипывать.
Меня резко накрыло от злости и я кинулась на Полякова.
Стас увернулся и первым нанёс удар по затылку, от которого я присела. Потом с размаху стукнул
меня по носу, ещё и ещё раз… Я беспомощно закрылась руками, но очередной удар по голове выбил меня из-под ног и я оказалась на полу.
Лёшка, перестав плакать, стоял как вкопанный, с испуганными глазами. Увидев меня,
распластанную, затрясся весь. С рёвом, не характерным для себя, он набросился на Полякова.
Схватил худенькими ручками обидчика за волосы, пытаясь его от меня оттащить и пронзительно
закричал:
– Не трогай её! Не трогай!
Стас упруго изогнулся, нанося удар Лёшке под брюхо ногой, а другой двинул, что было сил, по
корпусу. Лёшка охнул и опустился на колено.
– Дураки, – почёсывая затылок от боли, промолвил Стас, и отошёл от нас, посчитав, что с нас и
так хватит.
Обычно с Поляковым я на равных дралась, но в этот раз он оказался сильнее.
Раз в полгода у нас в детском доме проходили «смотрины».
Это когда взрослые приходили выбирать себе ребёнка на усыновление. Всех одевали во всё
чистое, причёсывали и сажали на стульчики в один ряд. Руки, при этом, должны были быть на
коленях. Если Зое Николаевне не нравилось кто как сидел, она била палкой-указкой. Поэтому, когда
мучительница проходила мимо нас, каждый старался сидеть не шелохнувшись.
Зашёл в группу статный мужчина плотного телосложения в военной форме с большими звёздочками на погонах. Он был смуглым, с карими глазами, с чёрной шевелюрой и от него приятно пахло одеколоном. Пошёл по ряду, пристально всматриваясь в каждого. Все сидели, затаив дыхание. Каждый мечтал понравиться гостю.
Взгляд его остановился на мне.
– Она!
И, не дождавшись реакции воспитательницы, быстрым шагом направился в мою сторону.
Мужчина сел на карточки и заглянул мне в глаза.
– Я буду твоим папой!
Я радостно кивнула.
Он прижал мои кулачки своими огромными ладонями к своей груди и продолжал с улыбкой
меня смотреть.
Чтобы никто не услышал, я нагнулась к его уху и прошептала:
– Заберите меня! Здесь бьют!
Лицо его мгновенно поменялось. Он сурово посмотрел на Зою Николаевну, окинул взглядом
всех детишек, обнял меня и вышел.
Ещё несколько раз приходил ко мне, уже со своей женой, приносили гостинцев, гуляли со
мной. Удочерить не смогли. Мама моя хоть и отбывала срок, но не была лишена родительских прав.
После первого прихода военного, меня надзирательница наказала. Всё она слышала!
Сначала кинула меня в сушилку. Это такая маленькая каморка с огромными круглыми
батареями, где сушились ссаные матрасы и уличная обувь.
Часа три я там просидела. Без света, без воздуха. Жарило сильно. Пришлось с себя снять вещи
и постелить под себя. Было не распрямиться. Не хватало высоты и сидеть пришлось на корточках.
Хотелось пить…
Про меня будто забыли. На какое-то время я отключалась.... А когда приходила в себя,
начинала стучать в дверь… Силы покидали. Мозг тупел. Тогда не думала о смерти. Ведь я не знала
что это такое… Я просто думала, что мне плохо.
Наконец меня открыли.
Кто-то из детей пришёл положить обувь, а оттуда вывалилась я … почти бездыханная.
Следующим наказанием для меня стала голодовка.
Зоя Николаевна отвела меня в свой кабинет, заперла на ключ и ушла. Я сутки просидела там. В
графине стояла вода для цветов. Этим и спасалась. Спать приходилось на двух стульях,
составленных рядом.
Алёшка мой меня не забывал. Он, как верный друг, приносил мне хлеба и пихал его под дверь.
Из столовой ничего нельзя было выносить. Воспитательница всех шманала. Алёшка прятал
хлеб в трусы и проходил незамеченным.
Мой Алёшка. Он потом долго не уходил. Стоял по ту сторону двери и смешил меня. Я, боясь за
него, просила уйти.
– Я твой рыцарь! – восклицал он. – Я не брошу тебя!
Вот такой был мой Алёшка!
Вскоре воспитательницу уволили. Прознали об её пытках. И даже дали срок. Условно. Я не
одна была её жертва. Была и девочка с большой лысиной на макушке. Это кипяток Зоя Николаевна на неё вылила. Был мальчик со шрамами. Зоя Николаевна забыла его в овощехранилище, где его покусали крысы.
Нас с Алёшкой разлучили, когда нам исполнилось по семь лет и надо было отправляться на
учёбу. Его отправили в самарский интернат, а меня в область.
Прошло много лет. Я сама нашла Алёшку. Училась уже в Ленинграде на реставратора. А он в