Исповедь меча, или Путь самурая
Шрифт:
— Исчезни, — устало отозвался Акира. — Или я убью тебя. Я ничего не имею против тебя самого и не хочу играть по правилам сёгуна, все это не имеет никакого смысла, но если ты не оставишь меня в покое, клянусь, я уничтожу тебя.
— Что такое присутствие Ничто?
— Оставь меня с миром, будь добр, монах. Мне нужно… мне нужно все вернуть.
Публика вдоль балюстрады начала позевывать от скуки и свистеть:
— Да, боритесь же вы, ленивые собаки!
— Обнажи
— Что такое? Да убьете вы друг друга, наконец?
— Твой брат был лучше, он хотя бы сопротивлялся!
— Ба, да вы — трусы!
— Убить обоих? Обоих убить!
— Сацудзо!
— Пусть Сацудзо убьет их!
Дикий смех сетью оплетал Акиру и душил его. Он был старшим из сыновей героя Текемады, а люди смеялись над ним. Он держал в руках легендарный меч, а они смеялись. Это было еще хуже, еще ужасней, чем смерть Токоты, павшего все же в борьбе. «Твой брат был лучше». Текемада покачал бы головой и отвернулся, если бы мог сейчас видеть своего старшего.
Нет, так не должно быть! Он не должен сдаваться и просто так уступать. У него еще пять живых братьев и сестер, ему есть о ком позаботиться. А это значит, он должен выжить в этих состязаниях и вернуться домой, любой ценой! Но как?
Мог ли он после того, что произошло с Токотой, рассчитывать еще на что-то? Вряд ли.
Он видел лишь одну-единственную возможность: он должен победить Вэй Гуаня и убить его, приняв участие в кровавой игре сёгуна.
И Акира дико взмахнул мечом, а Вэй Гуань начал пританцовывать. Акира взрезал песок и само небо, но ни разу не попал в тело юного монаха. Внезапно Вэй Гуань взлетел в воздух, и Акира упал на арену, а меч выскользнул из пальцев юного воина. Песок взметнулся ввысь. Вэй Гуань вновь расслабился.
В почетной ложе сёгуна повскакивали со своих мест самураи:
— Что это было?
Сёгун прищурился. Невероятно! Такого быстрого удара он еще никогда не видел, а уж он многое повидал в своей жизни, больше, чем остальные воины. Сёгун слышал о многих удивительных вещах, но это… да было ли такое вообще возможно? Один-единственный удар…
Акира, страшно кашляя и взмокнув от усилий, поднялся на ноги. Что-то сломалось в нем, и ему казалось, что во всем его теле поселилась безграничная боль.
Босой, полуобнаженный монах приблизился к противнику, подарив тому драгоценную тень.
— Что такое присутствие Ничто?
Акира сейчас почти рассмеялся бы, если бы помнил, как это делается. Это какое-то безумие, этот полуголый сумасшедший монах с глазами-миндалинами не подходил ко всему тому, чему учил его в воинском искусстве отец.
— Все, — выдохнул Акира, стараясь удержаться на дрожащих ногах. — Все и есть присутствие Ничто. Об этом знает каждый ребенок.
— Правда?
— Лучше не спрашивай меня. Лучше борись. — Акира вновь вцепился в меч и устремился на противника. Он был уверен, что попадет, но его удар ушел в пустоту. Акира вновь обрушился на монаха и вновь изрубил лишь песок.
Вновь удар. Еще удар.
Он должен попасть на этот раз! Удары были такими быстрыми, что отнимали все его силы. Но монах по-прежнему танцевал свой танец, и никто бы не смог убить его.
Через какое-то время Вэй Гуань начал прикасаться к противнику — к его спине, голове и плечам, и иногда прикосновения эти казались ужасающе нежными, словно монах поглаживал Акиру. Но тот становился все слабее и слабее. Все больше иероглифов его имени отлетали прочь из жизни. Акира потерял легендарный меч, имена отца и матери, а вместе с ними и воспоминания об ужасной гибели брата Токоты. В последние мгновения Акира даже почувствовал почти умиротворение и улыбнулся…
Сёгун поднялся со своего места и зааплодировал победителю.
Ему было видение о будущем боевых искусств и конце всех легендарных учений, и крики вокруг подтвердили ему, что это видение он делит с десятью тысячами других людей.
Дзюнси или ойбара. Самоубийство верных, «убийство из-за верности».
Первоначально оно совершалось самураем лишь в том случае, если его господин был убит в бою или наемными убийцами. Подобная практика описывается в китайской летописи VII столетия, рассказывающей о «людях Ямато».
Особенно «популярно» дзюнси становится начиная со второй половины XV века. В «Хагакурэ» помещен рассказ об одном подобном случае. К Сукэдзаэмону, управителю владетельного даймё Набэсима, посланец даймё доставил приказ сделать харакири из-за дурного поведения дочери, покрывшей бесчестьем и позором имя отца. Сукэдзаэмон закончил партию игры в го, а затем отошел в сторону и спокойно вспорол себе живот.
Но у Сукэдзаэмона были в услужении восемнадцать самураев-вассалов. Не желая расставаться со своим любимым господином, эти самураи испросили у посланца даймё разрешения последовать вслед за умершим господином. Посланец, ужаснувшись такому большому количеству жертв, ответил им от имени даймё отказом. Тогда сын Сукэдзаэмона сказал: «Если воин сказал, что он умрет, бесполезно его останавливать. Пожалуйста, разрешите им сделать харакири». Встреча восемнадцати вассалов Сукэдзаэмона с господином на том свете была обеспечена.
Не менее примечательна в данном отношении клятва братьев Кусуноки после битвы при Минатогава, описанная в шестнадцатой главе «Тайхэйки»:
«Направившись на север от Минатогава, Масасигэ прибежал в одно селение. Здесь, намереваясь распороть себе живот, он снял доспехи и осмотрел свое тело: оказалось, что на нем было одиннадцать ран. С ним было 72 человека из отряда, и ни у одного из них не было менее трех-пяти ран. Все родичи Кусуноки в количестве тринадцати и их воины в количестве более шестидесяти человек расположились в ряд в зале шесть кэн и, в один голос десятикратно возгласив призыв к буддам, все вместе разом распороли себе животы.