Исповедь монаха
Шрифт:
Сам не свой от беспокойства, Сенред — порядочный человек, озабоченный благополучием близких ему людей, — разразился целой речью, пытаясь убедить себя и других в своей правоте. В отличие от Кадфаэля, он не заметил, как постепенно бледнело лицо Хэлвина, как в мучительной гримасе кривились его губы, как судорожно сжимались пальцы рук. Сенред говорил что думал, не выбирая слов, но слова эти будто огнем жгли несчастного Хэлвина. И черты дорогой Бертрады (что бы там ни думал об этом Сенред), за восемнадцать лет вовсе не изгладились из памяти Хэлвина, который так надеялся обрести покой после своего паломничества. Увы, нарыв никогда не заживет,
— И вы не должны опасаться, братья, как не опасаюсь этого я, — продолжал тем временем Сенред, — что Элисенду не будут холить и лелеять в ее новом доме. Еще два года назад юный Перронет просил у меня ее руки, но в ту пору сестра и слышать не хотела о замужестве. Он терпеливо ждал, когда она передумает, и дождался.
— А как относится к его сватовству госпожа Эмма? — спросил Кадфаэль.
— Мы обсуждали, что делать, втроем, и все вместе пришли к единому решению, поскольку не видим иного выхода. Знаешь, когда вчера вечером я увидел вас у своего порога, точнехонько накануне приезда жениха Элисенды, — я решил, что сам господь посылает мне знамение. Останься до завтра, брат — преподобный отец! — и соверши над ними обряд венчания.
Хэлвин медленно, с трудом разжал стиснутые руки и, будто терзаемый невыносимой болью, с усилием перевел дыхание. Его голос прозвучал еле слышно:
— Я остаюсь. И совершу обряд венчания.
— Хочу верить, что поступил правильно, согласившись, — сказал Хэлвин, когда они вернулись к себе в комнату. Однако Кадфаэль почувствовал, что Хэлвин говорит это скорее себе и не собирается делить с ним и тем более перекладывать на него тяжкий груз ответственности за свое решение. Помолчав немного, Хэлвин заговорил вновь: — Мне слишком хорошо известно какие опасности таит чрезмерная близость, а ведь их случай еще более безнадежен, чем мой… Кадфаэль, у меня такое ощущение, будто прошлое постоянно возвращается ко мне. В этом есть какой-то высший смысл. Все это неспроста. А что если мое падение с крыши должно было открыть мне глаза на то, как низко я пал и заставить меня восстать, возродиться для новой праведной жизни? Что если мне суждено было очиститься душой, лишь превратившись в калеку и предприняв паломничество, которого я страшился, пока был здоров и полон сил? Что если сам господь внушил мне мысль отправиться в это странствие, сделал меня своим орудием, для того чтобы спасти чью-то заблудшую душу? Уж не само ли провидение направило нас в Вайверс?
— Я бы сказал проще: нас загнала сюда непогода, — рассудительно отозвался Кадфаэль, вспоминая вчерашнюю неистовую метель и мерцание гостеприимного огонька в мутной зыбкой мгле.
— Удивительно и то, что мы появились здесь так вовремя, как раз накануне приезда жениха. Роптать бесполезно, остается верить, что я избран исполнить волю господа, — не слушая Кадфаэля, продолжил Хэлвин. — Знаешь, брат, эти женитьбы в старом возрасте нередко приводят к печальным последствиям. Ну откуда этим детям было знать, что они племянник и тетя, что их нежная страсть — от лукавого? Обидно, когда истинная любовь тратится понапрасну.
— Не думаю, что ты прав. Сдается мне, напрасной любви не бывает, — сказал Кадфаэль. — Но я очень рад, что мы останемся здесь еще на день-два. Тут уж я спорить не буду, это действительно случилось весьма вовремя.
Хэлвину и впрямь было жизненно необходимо набраться сил перед обратной дорогой в Шрусбери,
Слуги во дворе без излишней суеты занимались будничными делами, приятно было посмотреть на их спокойную, слаженную работу. Кадфаэль дошел до ворот, остановился и принялся рассматривать дом Сенреда Вайверса. Под крутой крышей над соларом виднелись окна, вероятно там наверху находились комнаты для гостей и, скорее всего, как раз сейчас одну из них убирают к приезду жениха. Беднягу Хэлвина, а с ним и Кадфаэля, заботливый внимательный Сенред поместил внизу, в жилом этаже.
За изгородью начинались поля, невысокие холмы, тут и там виднелись небольшие рощицы. Как только погода установится, все зазеленеет. Почки уже набухли и только ждут тепла. В ложбинах и под деревьями снег еще не растаял, но лежать ему осталось недолго: сквозь облака уже начало пробиваться солнце.
Кадфаэль заглянул на конюшню, там царил идеальный порядок. Конюхи с гордостью продемонстрировали любознательному монаху своих лошадок. На псарне Кадфаэля тоже встретили очень приветливо. И здесь не к чему было придраться, все сияло чистотой. В отдельной загородке на свежей соломе лежала сука с шестью щенятами, им было по месяцу или чуть больше. Кадфаэль не удержался и взял на руки одного из щенков. Его мать отнеслась к этому вполне благосклонно — кому ж не приятно, когда восхищаются их детьми. Маленькое теплое тельце восхитительно пахло молоком, и Кадфаэль не без сожаления положил щенка обратно к матери под бочок. И тут позади него раздался чей-то спокойный голос:
— Это ты будешь венчать меня?
В дверях стояла она. Опять Кадфаэль смотрел на нее против света и видел лишь силуэт, опять девушка показалась ему значительно старше, так уверенно и невозмутимо она держалась, ее возраст выдавал лишь звонкий чистый голос. Элисенда Вайверс не спешила принарядиться к приезду жениха. В темно-синем домашнем шерстяном платье, с небольшой бадейкой, полной теплого мясного варева, она пришла кормить собак.
— Это ты будешь венчать меня? — повторила она свой вопрос.
— Нет, — выпрямившись сказал Кадфаэль, — тебя будет венчать брат Хэлвин. Я не рукоположен в священники. Впрочем, никогда к этому и не стремился.
— Значит, это тот, который на костылях, — задумчиво проговорила Элисенда. — Мне жаль его. Надеюсь, наши слуги хорошо о нем заботятся. Ты слышал о моем замужестве? Слышал, что сегодня приезжает мой жених?
— Твой брат рассказал нам об этом, но есть вещи, которые можешь знать только ты. Только тебе известно, по своей ли воле ты вступаешь в этот брак, — ответил Кадфаэль, внимательно вглядываясь в юное девичье лицо.
Элисенда ответила не сразу, но не оттого, что испытывала какие-то колебания, скорее, в эти несколько секунд она старалась составить себе представление о человеке, заговорившем с ней на столь деликатную тему. Ее большие серьезные глаза испытующе смотрели на Кадфаэля. Самой ей скрывать было нечего и его взгляда она не боялась. Если бы Элисенде почудилось в его вопросе простое праздное любопытство, она не колеблясь уклонилась бы от ответа, сумев проявить при этом подобающую учтивость. Но она ответила.