Исповедь Мотылька
Шрифт:
Я знаю, что Ира скорее шутит — хоть точно не откажется, если я соглашусь — но все равно как-то неловко делать вид, что я не понимаю намеков.
— У Ви есть, кого перевозить, — вступается за меня Катя.
Намекает на маму и отчима, и на этот раз мне некуда спрятаться от стыда.
Потому что я еще ничего не сказала маме.
Потому что, несмотря на объяснения Олега, что-то во мне продолжает нашептывать — мама не просто так «забыла» о нем на все эти годы. И я понятия не имею, что делать, если она будет против того, что Олег снова появился в моей жизни.
Наши девичьи
Я до сих пор на нервах из-за переезда.
И из-за предстоящего разговора с матерью.
Мы с подругами прощаемся в метро, потому что у каждой — своя станция и свои планы на вечер. У меня по расписанию: серьезный разговор. И ноль вариантов с чего его начать. «Мама, я тут встретила Олега Игнатова, помнишь? И он купил мне квартиру и дал денег. В память о папе».
Даже в голове это звучит просто ужасно нелепо.
И чем ближе к дому, тем отчетливее понимаю, что мне не нужно было принимать подарки Олега. Или точнее будет сказать, его щедрость. Потому что все это выглядит так, будто… я нарочно искала с ним встречи, чтобы получить все это.
До чего же плохо на душе.
— Мам?! — нарочно громко кричу я, потому что открыла дверь своим ключом, не дождавшись, пока откроет она.
Сейчас конец мая, конец учебного года — и у нее даже в кадрах куча работы с подготовкой всяких-разных списков, документов и электронных таблиц, над которыми сидит даже в выходные. Наверняка и сейчас так закопалась в работу, что не слышит звонка. Отчим, скорее всего, сегодня ночует у своей матери: пару месяцев назад у нее случился инсульт — и теперь они с сестрой по очереди у нее ночуют, пока ей не станет получше и не начнет сама ходить.
— Эвелина? — слышу ее совершенно отрешенный голос. — Восемь часов. Ты останешься на ночь?
Я снимаю обувь, вешаю на крючок пиджак и первым делом иду в комнату.
Ожидаемо, мама мучает зрение и компьютер. Миллион раз говорила ей, как нужно наклонять настольную лампу, но она все равно делает по-своему, как будто это принципиальный вопрос.
Чмокаю маму в щеку, разворачиваю свет под правильным углом и говорю:
— Я на часик, а потом домой на такси.
Мама сохраняет какую-то кошмарно длинную и громоздкую таблицу, снимает очки и, пристально меня разглядывая, протирает стеклышки уголком шали.
— На такси? Что-то случилось?
Мы живем в разных концах города — так получилось, и кататься на такси не самое дешевое удовольствие, хоть, в общем, и не настолько страшное, чтобы бояться разориться.
Вернее, мы жили в разных концах города. А сейчас меня остро начинает мучить совесть, потому что у них с отчимом маленькая «двушка», в которой они кое-как делают ремонт, а у меня столько места, что можно запускать воздушных змеев.
— Да ничего не случилось, — пытаюсь отвернуться до того, как она поймает мой взгляд. — Просто
Я намеренно делаю ошибку, чтобы она улыбнулась — и это невидимое напряжение хоть немного бы растаяло, но мама слишком хорошо меня знает.
— Хорошо, и правда уже пять часов как крот во всем этом, — соглашается она и тут же добавляет: — Только не думай, что я поверю, будто ты приехала ради того, чтобы угостить меня тортом.
Глава десятая: Эвелина
Я разливаю чай, как раз когда мама приходит на кухню и, игнорируя мой торт, достает из холодильника тарелку с творожным пирогом. Это единственное, что дается ей из выпечки, поэтому готовит минимум пару раз в неделю. К счастью, пирог действительно вкусный, так что без обид оставляю подальше роскошный покупной торт и тянусь за кувшинчиком с медом.
Мама нарочно ничего не говорит о том, что в холодильнике откуда-то взялись дорогие продукты. Только на секунду задерживается, разглядывая полки, а потом ставит на стол угощение и усаживается на свое любимое место в углу потрепанного кухонного диванчика.
Мы говорим о всякой ерунде.
Обычно созваниваемся минимум раз в день, пересказываем друг другу новости, говорим обо всем и даже секретничаем. Но даже если до этого час болтали по телефону, нам все равно есть, о чем потрещать.
А сегодня разговор как-то не клеится.
Так что когда мама отставляет чашку и вопросительно поднимает бровь, я уже знаю — пришло время сдаваться.
— Мам, тут такое дело…
— Эвелина, не тяни. Я понимаю, что у тебя появились деньги. Приличная сумма, судя по всему. Я искренне рада, если они получены законным путем и за что-то, что ты сделала с душой. Если не законным… тогда у меня будет повод подумать над тем, на что же я потратила двадцать два года жизни, думая, что воспитываю дочь правильно.
Она очень скупо выражает эмоции.
Я помню ее совсем другой: улыбчивой, беззаботной, всегда с какой-то невероятно красивой прической и королевой даже в домашнем халате или пижаме. Я помню, что она могла подолгу расчесывать мне волосы, пока они не превращались в настоящий шелковый водопад, помню, как давала на ладошку каплю крема — и мы, сидя перед зеркалом, устраивали свой маленький ритуал красоты.
После того, как папа… ушел от нас, и всего, что случилось потом, она изменилась.
Как будто та мама из старой черно-белой сказки: «То ли воля, то ли неволя — все равно…»
— Мама, ты помнишь Олега?
Она секунду нервно теребит кисти шали, а потом переспрашивает:
— Олега? Какого Олега?
— Олега Игнатова, папиного друга. Он приходил к нам…
— Я помню Игнатова, — резко и черство перебивает она.
Поднимается из-за стола, снова ставит на плиту чайник, начинает мыть чашки, хоть они еще наполовину полны. А когда роняет одну из них, придерживает меня, не давая помочь. Сама собирает осколки, мелкую крошку сметает в совок и вытряхивает в мусор.