Исповедь проститутки
Шрифт:
Несомненно, вы потом найдёте себе массу оправданий и извинений, вплоть до того, что ваша такая любимая вами женщина, в конечном итоге, окажется единственной виноватой в вашем поступке. Вы объявите себя самцом, ваше прежнее чувство вины давно забыто и спрятано подальше. Ведь ничего, собственно, не изменилось: вы по-прежнему остаётесь преданным мужем, образцовым семьянином и отцом. «Ну, подумаешь, сходил разок в бордель. Зато теперь я – мужик!»
А где один раз, там и второй, и следующий. «Единожды преступивший …»
«Ну, я же не изменяю своей женщине, –
И то, что у женщин называется нелицеприятным словом «бл…ство», у вас, мужчин-самцов, называется умным словом «полигамия». И плевать, как себя чувствует при этом ваша женщина. Главное, что теперь вам есть, чем похвастать перед друзьями: «Я самец! Я полигамен! Прошу считаться с этим и уважать. Я мужик! А вы?»
* * *
С некоторых пор я ненавидела и презирала всех мужчин. В моём сознании прочно укоренилась губительная мысль: «Все они одинаковые».
Такая позиция действовала на меня, как анестезия. Я, словно машина или робот, принимала их одного за другим, обслуживала, оттачивая мастерство. Я знала, что им нужно, чего они хотят, и я давала им это, заставляя кричать и биться в конвульсиях от наслаждения. Но с каждым новым разом я всё больше ожесточалась против них. Я стала ощущать потребность сделать больно, заставить страдать.
Подобная анестезия помогала мне и в общении с Виктором. Я не позволяла себе ласкового взгляда или мысли в его сторону. Я была холодна, как Снежная Королева. Но вместе с тем меня раздирали противоречия: с одной стороны, я хотела, чтобы он взял и сломал этот мой ледяной панцирь, растопил лёд своей любовью, разрушил мой сложившийся образ жизни и вырвал из крепких объятий порока. Но, с другой стороны, я не позволила бы ему этого сделать: слишком глубокой была моя рана, моя обида. Я мстила Виктору за причинённые мне боль и унижение, я наказывала его тем, что не была с ним теперь, когда он сам уже хотел этого.
Шло время. Не проходило и недели, чтобы он не позвонил: то узнать, как продвигаются поиски Ксюши, то просто внезапно звонил, как будто между прочим, справиться о моём настроении или пожелать мне спокойной ночи.
Подходил к концу декабрь, а каких-либо изменений или новостей о Ксюше так и не было. Уже три недели прошло, как она пропала. За это время были уже разосланы ориентировки с Ксюшиным фото и подписью: «Пропала». Помощник следователя, Скворцов связывался с Игорем, но ничего нового от него не услышал, кроме того, что знали и мы; а также вызвал в Киев родителей Ксюши. Приезжали её мать с отцом, общались со Скворцовым. Мама Ксюши была в слезах, места себе не находила, предполагая, так же, как и мы, самое худшее. Спустя два дня они вернулись домой, забрав с собой вещи Ксюши.
Но самое страшное было на прошлой неделе. Позвонила Натали и со слезами сказала, что звонил Скворцов, позвал нас на опознание. По его словам, на окружной нашли молодую девушку с перерезанным горлом, светловолосую, по описаниям
Мы приехали в морг в сопровождении Скворцова, там нам пришлось какое-то время подождать. И лишь через полчаса мы попали в холодную комнату с характерным тошнотворным трупным запахом, смешанным с запахом формалина. Эти несколько минут, проведенные здесь, показались нам вечностью. Я никак не могла унять дрожь во всём теле, у меня пересохло во рту, а зубы стучали так, что, казалось, это было слышно даже в коридоре. Я видела, что с Натали творилось то же самое. Я взяла её руку и сжала. Стало немного спокойнее.
Под белой простынёй угадывалось тонкое девичье тело. Из-под края свисала прядь пшеничных волос. Мы застыли в напряжённом ожидании. Наконец, врач откинул простыню, открыв лицо мёртвой девушки. В первую секунду пришло облегчение – это была не Ксюша. В следующую секунду повергло в шок открывшееся зрелище. То ли случайно, то ли нарочно, врач откинул простыню ниже, чем было необходимо, и нашим взорам предстала страшная картина – багровая рана, поперёк пересекавшая шею девушки, из которой стремительно и мучительно вышла её жизнь.
Я отвернулась, Натали вскрикнула. Врач поспешно вернул покрывало обратно, а мы вместе со Скворцовым вышли в коридор. Натали была бледна, у меня тоже кружилась голова. К горлу подступала тошнота.
– Это не Ксюша, – сказала я тихо.
Натали в подтверждение моих слов молча кивнула.
– Девушки, простите за эту экзекуцию, – сказал Скворцов подавленно, – но иначе никак нельзя.
Он взял Натали за руку, и она облокотилась о его плечо.
– Натали, вам плохо? – встревоженно спросил Скворцов.
– Нет, всё в порядке, – еле слышно ответила Натали. – Просто переволновалась. Можно мне воды?
– Сейчас, одну минуту, я принесу, – сказал он, усадил Натали на скамейку и вбежал в ближайший кабинет.
Через секунду он выскочил со стаканом воды в руках и кинулся к Натали.
– Вам лучше? – спросил он, когда она немного отпила.
– Да, уже лучше, – ответила она. – Спасибо, Женя.
От неожиданности он широко раскрыл глаза. Натали впервые назвала его по имени, и это вызвало в парне бурю эмоций.
Она передала стакан мне, а затем сказала:
– Давайте уйдём отсюда поскорее. Здесь жутко и мрачно.
Мы покинули морг. На улице, на свежем морозном воздухе нам стало намного легче. Мы были рады, что убитая девушка оказалась не Ксюшей. Но ведь это тоже была молодая симпатичная девушка, её тоже, возможно, кто-то искал, кто-то ждал домой.
– Интересно, кто эта девушка в морге? – спросила я. – И кто мог с ней такое сделать? А главное, за что?
– А кто её знает, – сказал Скворцов, – наверное, проститутка какая-нибудь. Их чуть ли не каждую неделю находят в разных уголках города или на окружной: то с перерезанным горлом, как эта, то со свёрнутой шеей, то зарезанной. Многие так и остаются неопознанными. Ведь мало кто из них носит с собой документы.