Исповедь самоубийцы
Шрифт:
И продолжила допрос:
— А ты ей изменяешь?
Он слегка пожал плечами.
— Что значит «изменяешь»? — не то растерянно, не то смущенно проговорил он. — Сказать, что совсем уж безгрешен, — так нет. Но и не ищу специально приключений. — И врубил с военной прямотой — Во всяком случае, любовницы не имею.
Мне хотелось его поддразнить.
— А я? — сделала вид, что обиделась.
Петр и в самом деле растерялся.
— Ты — это другое, — смущенно промямлил он. — Разве ты любовница?
Он умолк, не в силах подобрать слова.
— А кто же я?
Мезенцев заговорил, сбивчиво, комкая мысли и перебивая сам себя:
— Ты… Нет, ты не любовница. Любовница, это когда богатый и похоть тешить… А ты… Ты сказка. Ты мечта, — он радостно повторил, явно довольный, что сумел подобрать нужную формулировку своей мысли — Да, ты мечта. Только та мечта, которую можно обнять и приласкать…
Да, такого мне еще никто не говорил! Гляди-ка: солдафон солдафоном — а ведь поэт!
Похоже, его и самого смутила патетика собственных слов. Поэтому он тут же спросил у меня:
— А ты замужем?
Теперь уже я не знала, как он будет реагировать на мои откровения. Потому что нетрудно было представить, какого рода вопросы станет он задавать.
Впрочем, у меня опыта вести подобные разговоры, судя по всему, побольше, чем у него. Я всегда в таких случаях отвечаю максимально откровенно. Хотя бы уже потому, что мы легче, чем мужчины, можем «отфутболить» своих любовников, да и кандидатов на таковых.
— А ты как думаешь?
Он ответил быстро, наверное, и в самом деле думал об этом не раз.
— Думаю, что нет.
— А почему?
— Потому что нормальный муж не разрешил бы жене пуститься в такую аферу.
Логично, конечно.
— Нет, конечно. Ты прав. Была когда-то. Но это было так давно…
Петр хмыкнул.
— «Давно»… — с иронией подметил он. — Ты еще слишком молода, чтобы для тебя что-то было слишком давно.
Конечно, если посмотреть на историю моего замужества с колокольни его возраста, то это вообще получается едва ли не вчера.
5
Отчего я проснулась, даже не знаю. Наверное, интуиция подсказала, что в моей жизни грядет перелом. Очередной перелом. Трагический, жуткий, страшный, неимоверно ужасный перелом.
Я встрепенулась, еще не успев сообразить, что же меня встревожило, инстинктивно прижалась к Петру. Наверное, во все времена, начиная с пещерных, женщина предвидела опасность и искала защиты у мужчины.
— Что случилось, милая?
Очевидно, он не спал и тут же с готовностью обнял меня и прижал к себе.
— Не знаю, — прошептала я. — Мне просто стало вдруг страшно.
В доме было тихо. Нигде не слышалось ни звука. Что, впрочем, вполне понятно при тщательнейшей звукоизоляции, которой отличались комнаты в этом борделе. Однако я ощущала, чувствовала: что-то происходит.
Не сомневаюсь ни на секунду, что девяносто девять мужиков из ста, услышав такое, сказали бы что-то из серии «Это тебе
Мезенцев решительно высвободился из моих объятий, рывком потянулся к своей одежде, небрежно сброшенной на стул. В комнате было темно — лишь едва заметно тлел ночничок. А Петр был впервые в этой комнате да и раздевался он торопливо…
Короче говоря, он опоздал.
С резким шумом распахнулась дверь. Мгновенно и нестерпимо ярко вспыхнул свет. Я зажмурилась и инстинктивно натянула на себя тонкую простынку, которой была едва укрыта. Наверное, Петр тоже зажмурился, потому что остановил свое движение, замер рядом. Его я и увидела первым, когда решилась приоткрыть глаза. Он и в самом деле сидел на краю кровати и тоже моргал, приноравливаясь к яркому свету.
Все остальное я увидела уже потом.
Прямо перед нами стоял, сложив руки за спиной и покачиваясь с пятки на носок, Вячеслав Михайлович. Он смотрел на нас молча, долго и как будто даже с сочувствием. От двери вытягивал шею, чтобы лучше видеть происходящее, Игорь Викторович, Игорек. Его лицо лучилось нескрываемым торжеством. Ну а на своем постоянном месте уже сидела огромная Настоятельница, глядя на постель со смешанным чувством — ревности и злорадства.
— Ну что ж, добрый вечер, голубки, — склонил голову в насмешливом поклоне Самойлов. — Как вам спалось-отдыхалось?
Что тут ответишь? Я подавленно молчала, все тянула на себя простыню. Обнаженный Мезенцев покосился в сторону Настоятельницы.
— Мне хоть одеться можно? — поинтересовался он подчеркнуто спокойно.
— В этом нет необходимости, — так же невозмутимо, будто и не происходило в комнате ничего необычного, ответил Самойлов. — Ты ведь знаешь почему?..
Петр кивнул и демонстративно устроился рядом со мной. Подтянул повыше подушку, откинувшись на высокую зеркальную спинку широченной кровати. Аккуратно, чтобы не оголить меня, закутавшуюся в материю, как куколка в кокон, выпростал уголок простынки и прикрыл низ живота. Все это он проделал подчеркнуто спокойно и неторопливо. Словно бы и не были мы сейчас в ситуации совершенно немыслимой.
— Ты что с ней сделаешь? — закончив свои манипуляции, кивнул Мезенцев в мою сторону.
— С ней? — переспросил Вячеслав Михайлович. — Вот это я понимаю, истинный джентльмен… В первую очередь думает о даме, а о себе даже не вспоминает… Не беспокойся, Петро, с ней все будет в порядке…
Только теперь, оправившись от первого шока, в который ввергло меня их нежданное вторжение, я решилась заговорить. В конце концов, по какому праву в мою спальню кто-то врывается среди ночи, почему кто-то смеет заглядывать в мою постель? Я — свободный человек и занимаюсь чем захочу, с кем захочу и когда захочу.