Исповедь социопата. Жить, не глядя в глаза

Томас М.

Несмотря на природную лень и отсутствие интереса к работе, я могу быть отличным юристом, если постараюсь. После того как меня уволили из адвокатской конторы, я некоторое время работала прокурором по делам мисдиминоров [15] в ведомстве окружного прокурора. Социопатический характер делает меня неплохим судебным обвинителем по сравнению, например, с обычным человеком, которому, чтобы сыграть эту роль, придется изучить и усвоить груду печатных документов, вникая в каждую запятую. В таких ситуациях я сохраняю полное спокойствие, чарую и манипулирую, не испытывая ни чувства вины, ни угрызений совести, что очень помогает в столь грязном деле.

15

В английском и американском праве лица, совершившие наименее опасные преступления на грани правонарушений.

В юриспруденции

существует миллион ошибок, которые может совершить юрист, особенно в суде и особенно выступая обвинителем. Прокурор несет самую большую ответственность за доказательства и за этическую сторону обвинения. За ошибку прокурора могут лишить звания или подвергнуть иному дисциплинарному взысканию. Несмотря на это, прокуроры по мелким правонарушениям почти всегда сталкиваются в суде с чем-то новеньким. Это все равно что купить на аукционе заложенный дом. Никогда не знаешь, с чем столкнешься – с мелкой кражей или с каким-нибудь кошмаром. Все, что ты можешь сделать, – это блефовать и надеяться, что удастся продраться сквозь трудности и неувязки. Что ж, никаких проблем – во всяком случае, для таких бесстрашных социопатов, как я. Дело даже не в непоколебимой уверенности, что я превосходно справлюсь, хотя обычно так и бывало. Дело в том, что с моим умом, остроумием, живостью мышления и уровнем юридической грамотности я всегда убеждена, что, если даже не удастся произвести должное впечатление на судью, я в любом случае устрою великолепный спектакль.

Стереотипное мнение о равнодушии юристов, в общем, соответствует действительности, по крайней мере, в отношении хороших юристов. Симпатии и антипатии приводят к плохому суду, плохой защите, плохому правоприменению. Как обвинение, так и защита только выиграют от социопатического (если можно так выразиться) судопроизводства. Будь вы бездомным, живущим на пособие, или миллиардером, вы в равной степени выиграете, если вашим юридическим консультантом будет социопат. Я не стану принимать во внимание ваши нравственные изъяны; я буду неукоснительно придерживаться буквы закона и стараться выиграть любой ценой, а я люблю выигрывать – как в своих, так и в чужих делах.

Юристам приходится иметь дело с вещами, от которых большинство людей с отвращением отворачиваются. Нейрофизиолог и исследователь социопатии Джеймс Феллон хвалит социопатов за то, что они не чураются «грязной работы», к которой большинство людей не проявляет интереса, но которая тем не менее должна быть сделана. Например, адвокат должен представлять в суде интересы людей, чье поведение страшно или отвратительно. Кто-то должен защищать Бернардов Мэдоффов [16] и О. Симпсонов [17] . Социопаты не только охотно берутся за такую работу, но и выполняют ее лучше других. Умение балансировать к собственной выгоде на тонкой грани между добром и злом не только приносит моральное удовлетворение, но и помогает быть хорошим юристом. Адвокаты знают: факт становится фактом только после того, как ценой больших усилий его извлекут из моря всяческих «может быть». Подобно всем социопатам, адвокаты и прокуроры понимают эгоистические интересы, таящиеся в человеческих душах, и раскрывают скрытые мотивации и грязные тайны, прячущиеся за кулисами преступления.

16

Бизнесмен, председатель совета директоров фондовой биржи NASDAQ, впоследствии создатель крупнейшей в истории финансовой пирамиды, приговоренный к 150 годам тюрьмы.

17

Видимо, имеется в виду американский футболист, убивший жену и друга, но оправданный на суде.

В юриспруденции есть термин, редко употребляемый в других сферах человеческой деятельности, – диспозитивность. Это юридическая категория, характеризующая возможность свободного распоряжения субъекта права его правами. Диспозитивная норма закона, или диспозитивность факта, подразумевает, что по поводу какого-либо деяния может быть принято как обвинительное, так и оправдательное заключение. Например, представьте себе, что я прохожу мимо человека, истекающего кровью на тротуаре в 20 шагах от больницы, но не останавливаюсь, чтобы оказать ему помощь. Если я не знакома с этим человеком, то данный факт является диспозитивным; закон гласит, что незнакомец не обязан оказывать помощь раненому и свободен от ответственности. Дело закрыто. Все другие факты не имеют никакого значения: крики жертвы о помощи, то, что у меня был с собой телефон и я могла позвонить в «Скорую». Не имеет значения даже то, что, допустим, у меня с собой был набор первой помощи и хирургические перчатки. Концепция диспозитивности редко употребляется вне юриспруденции, так как в обычной жизни практически ни одно суждение не соответствует ей. Жизнь держится на расплывчатых моральных и социальных нормах, раздражающих сложностью и неэффективностью. Закон прям и

откровенен; флеш бьет стрит независимо от руки. Именно поэтому закон всемогущ. Если закон говорит, что вы не убивали, то при всех ваших злокозненных намерениях и целях, как это наглядно проиллюстрировал процесс по делу О. Симпсона, вы не убивали. Закон, конечно, содержит ошибки, но мы прикидываемся, будто это не так. Такой подход делает закон козырным тузом, поскольку вы можете так повернуть ситуацию, чтобы он оказался на вашей стороне.

Вероятно, из-за того, что в юридических играх очень высокие ставки, зал судебных заседаний так часто превращается в сцену величайших человеческих трагедий. Однако я считаю, что мое громадное преимущество в том, что меня не волнуют эмоции, захлестывающие большинство участников заседания. Я, например, невосприимчива (а может быть, и слепа) к проявлениям праведного гнева. В детстве нас, меня и моих братьев и сестер, время от времени стыдили за поступки, вызывавшие справедливое негодование и ярость родителей. Мать оправдывала свои акты насилия и оскорбления в наш адрес необходимостью приучать детей к дисциплине наказаниями, каковые считаются естественной прерогативой родителей. Получалось, что колючки элементарной жестокости паковались в оболочку нравственной правоты и могли повторяться каждый божий день, когда несмышленого ребенка застукивали за кражей соседских яблок.

Только поступив на юридический факультет, я смогла в этом разобраться и понять, что никогда не буду в этом участвовать. В каждом спецкурсе нас знакомили с ужасающими историями о мошенничествах, обманах и принуждении, показывавшими, как находчивы и изобретательны могут стать люди, желая зла другим. Иногда такие истории оказывались слишком жестокими для нежных душ моих сокурсников. Они загорались гневом, возмущались и расстраивались по поводу событий, происшедших десятки, а то и сотни лет назад с давно умершими незнакомцами. Глядя на однокурсников, я восхищалась, но одновременно и нервничала. Совершенно очевидно, что эти люди чувствовали нечто недоступное мне. Студенты высказывали смехотворные, совершенно алогичные предложения, призывали к бдительности, совершенно забыв о взвешенных и четких статьях закона. Но они не отождествляли себя с растлителями детей и насильниками из старых судебных дел и предавались праведному гневу, определявшему их решения. К таким людям студенты-юристы применяли другие нормы, нежели к преступникам, с которыми могли себя отождествить. Сидя в аудитории, я видела, как меняются правила, когда верх берет сопереживание.

Импульсивное поведение характерно не только для академической обстановки студенческих аудиторий юридического факультета, но и – в еще большей степени – для общественных мест. Почти в каждом кинофильме показано исполнение самых темных человеческих желаний, связанных с насилием. Сын мстит матери. Отец мстит дочери. Муж мстит жене. Каждый следующий акт мести ужаснее предыдущего. Мало помешать злодею действовать, нам надо, чтобы он страдал, и как можно сильнее. Возникает впечатление, что само существование зла – или того, что называют злом, – обеспечивает добро возможностью безнаказанно и с полным моральным правом творить такое же зло. Восприятие сублимации страдания извиняет причинение вреда.

Я никогда не понимала лихорадки осуждения и возмездия, охватывающей эмпатов даже в тех случаях, когда они выступают в роли судей, прокуроров или присяжных. Я никогда в такой лихорадке не участвую. Если вас несправедливо обвиняют в страшном преступлении, то не предпочтете ли вы судью-социопата охваченному праведным гневом и предубеждениями человеку в судейской мантии? Для меня предположительно совершенное вами преступление не имеет никакой нравственной окраски. Я заинтересована лишь в победе в законной игре, когда мы ищем истину в нагромождении фактов, полуправд и недоразумений.

Работа в суде, перед судьями и присяжными приносит больше удовлетворения, чем рабство в кабинете среди других анонимных высокообразованных дармоедов. Суд – кульминация всего, что происходило раньше. Все, что наступает потом, уже не имеет практически никакого значения. Суд – квинтэссенция диспозитивности. Он идет по принципу «сделай или умри». Или ты убедишь 12 присяжных сделать то, что нужно тебе, или все проиграешь. В суде я действую. Я укротительница тигров, я центр внимания в зале суда. Я должна понять, что хотят услышать от меня присутствующие, и не один собеседник, а большая толпа. Тяжесть судебного процесса перенапрягает мои способности прочитывать человеческие желания и чаяния, и мне приходится прибегать к децентрализации внимания, сосредоточиваясь сразу на всем. Чтобы добиться нужного результата, я должна составить связный и убедительный рассказ. Мне приходится сталкивать надежды и ожидания, учитывать предрассудки и пристрастия. Я пользуюсь всеми навыками профессионального лжеца, чтобы состряпать подходящую историю, заставить ее звучать правдоподобно, а заодно выставить в ложном свете позицию моего противника – адвоката. И наконец, из-за своего недоверия к человеческой рациональности (особенно в делах, связанных с моральными суждениями) я полагаюсь только на одну вещь, на которую люди реагируют правдиво, – на страх. Я, как ищейка, вынюхиваю волшебные точки, надавив на которые заставлю испугаться.