Исповедь Стража
Шрифт:
Она редко плакала, но смеялась еще реже. Она была — мечтательница, умевшая рассказывать чудесные истории: только иногда взгляд ее становился горьким и пристальным — тогда вспоминались невольно те слова, что сказала в день выбора имени: избираю Путь Видящей и Помнящей…
Непредсказуемая, она могла часами беседовать с Книжником или Магом, расспрашивать Странника об иных землях, и они забывали за разговором, что ей только шестнадцать, — а потом вытворяла что-нибудь по-мальчишески лихое и отчаянное. Ну кто, кроме нее, отважился бы летать в полнолуние в ночном небе, оседлав крылатого
— Тано!..
Он мгновенно оказался рядом. Девушка с ужасом смотрела на его руки; дрожащими пальцами коснулась запястий, коротко вздохнула и прикрыла глаза.
— Что с тобой? — Он был встревожен.
— Ничего… прости, это только сон… Страшный сон… — Она попыталась улыбнуться. — Я тебе постель застелила, хотела принести горячего вина — ты ведь замерз, наверно, — и, видишь, заснула…
Он провел рукой по серебристым волосам девушки; в последнее время они все чаще забывают, что он — иной.
— Но ведь ты не за этим пришла. Ты хотела говорить со мной, Элхэ?
— Да… Нет… Я не хочу этого, но я должна сказать… Тано, — совсем тихо заговорила она, — он страшит меня. Не допускай его к своему сердцу — или сделай его другим… Я не знаю, не знаю, мне страшно… Тано, он беду принесет с собой — для всех, для тебя… Он — морнэрэ, он сожжет и себя, и…
— О ком ты, Элхэ? — Вала был растерян; он никогда не видел ее такой.
— О твоем… — Она не смогла выговорить таирни. — О Курумо. Я не должна так говорить… я и сама не понимаю, почему мне видится это…
Помолчали.
— Учитель, я принесу вина?
Он рассеянно кивнул.
— И огонь почти погас… Сейчас я…
— Не надо, Элхэ. — Он начертил в воздухе знак Ллах, и в очаге взметнулись языки пламени.
Она вернулась очень быстро; он благодарно улыбнулся, приняв из ее рук чашу горячего и терпкого вина: вишня? Терн?..
— Тано…
Он поднял голову: Элхэ стояла уже в дверях — тоненькая фигурка в черном; и необыкновенно отчетливо он увидел ее глаза.
— Тано, — рука легла на грудь, — береги себя. Знаю, не умеешь, и все же… Ты неуязвим, ты почти всесилен — но только пока не ранено твое сердце. Я боюсь за тебя.
Он хотел спросить, о чем она говорит, но Элхэ уже исчезла.
… Что со мной? Не надо, я знаю…
Покачивается в темной воде венок: ирис, осока и можжевельник связаны тонкими корнями аира. Файар, смертные, верят, что несбыточное, непредсказанное, невозможное — сбудется, если в сплетении цветов отразится луна.
Но я знаю…
Что со мной?
Не смотри мне в глаза. Не говори — так не может быть. Это — во мне.
Не тот горчащий вздох весеннего ветра, который рождает светлые, как росные капли, летящие, по-детски простые и трогательные строки и мелодии — нет, яростно-прекрасное в силе своей, огненное чувство, сжигающее слова, как палую листву, оставляющее только: я люблю.
А отражение луны в темной заводи — ускользает, скрывается в опаловой дымке облаков, и высоки травы разлуки
Корни аира прочны,
но скрыты от глаз:
чаще видишь острые листья…
И снова — руна Эрт. Похоже, что это написано кем-то, кто близко знал эту самую Элхэ. И, несомненно, любил ее. И кто бы это мог быть?
А что девочка влюблена в Мелькора — так это просто видно. Что же, не редкость, когда все юные дамы по уши влюблены в неженатого государя или наследника престола. Так и здесь.
И что же сделает Мелькор? Тоже отринет ее ради спокойствия своего, как и своих сыновей? Или нет?
И не надо мне говорить, что такое невозможно. Ведь от любви Мелиан Майя и Тингола родилась прекраснейшая среди эльфов, та, которая своей любовью сумела связать судьбы Эрухини и дать надежду эльдар…
Я понимаю, что девочка скорее всего считала такую любовь почти преступной — он так велик, а я так ничтожна…
А Мелькор?
Я поймал себя на мысли, что если раньше я мог слегка насмешничать над Книгой, то теперь мои мысли становятся все злее и злее. Что хуже всего — именно потому, что я начинаю — верить…
…Стало быть, это произошло еще до изгнания Курумо.
А какие же тут миленькие балроги и драконы! Ну прямо зверюшки из детской книжки! Любопытно, когда дойдет повествование до благородных псов Валинора, то это, наверное, окажутся мерзостные тварюги… А вот про этих… как их… хэлгэайни… ну не бывал я на севере, не видел. Надо бы просмотреть донесения нуменорских разведчиков и наших путешественников — вдруг кто-нибудь что-то упоминает об этих странных существах? И если они есть, то это окажется лишним подтверждением того, что это все же правда. Почему-то я хотел этого подтверждения…
Наверное, мне хочется верить в то, что зло не изначально и не вечно, что это некая болезнь, которую все же можно излечить. Я не вижу зла в Борондире — а должен бы. Для него олицетворение истины, творения и добра — этот Учитель. Мелькор. Моргот. Враг. И все же — как бы мы поняли, что есть добро, что зло, если бы этого самого зла не существовало? Или тогда любое деяние было бы добром?
Или тогда мы просто не способны были бы творить зло?
Я не слишком валаробоязненный человек, но сейчас я чувствовал себя таким беспомощным, что позавидовал нашим южным соседям, у которых целая куча богов и божков, на которых можно свалить свои тяготы. Наши же Валар далеки. Может, и правильно, что они оставили нас решать самих, но как же иногда хочется побыть слабым… Хотелось пойти в какой-нибудь храм, покаяться, не сдерживаясь и не скрывая чувств, порыдать вдоволь, попросить совета, чтобы думал и решал кто-то другой…
Я нуменорец. Я человек. Я должен и решать, и выбирать сам.
ГЛАВА 9
Месяц нинуи, день 9-й, глухая ночь
Перед следующими листами был вшит один почти чистый лист пергамента, явно более позднего происхождения, на котором был рисунок, вроде тех миниатюр, которыми принято украшать светские повести. Мастер был очень искусен, хотя изображенное на рисунке было слишком непривычно для меня. Это были не фигурки людей, не изображения животных или замков и кораблей, а что-то тревожное, похожее на горящий цветок. И нарисован он был черной тушью, сдается, опять кистью.